— Думаю, что как плюс. — Райс пристукнула по столу карандашом. Но затем пожала плечами. — А впрочем, время покажет. Во всяком случае, расслабляться не стоит. Но все-таки прошу вас проработать этот вопрос со всеми дружественными нам структурами и руководителями в Европе. Нужна их четко выраженная положительная реакция по данному факту. Тем более что Фрадкерман был последнее время представителем России в Евросоюзе.
— Сделаем. — Представитель Госдепартамента широко улыбнулся и изящно опустился на свой стул.
Райс на мгновение задумалась. Затем вновь обратилась к генералу Вермонту:
— Как вы думаете, Вилли, сумеем мы довести начатую вами операцию до логического конца? Я имею в виду то, что вы докладывали президенту.
Генерал только слегка приподнялся на своем месте и коротко отрывисто произнес:
— Да!
Присутствующие на совещании тут же отметили про себя, что впервые Райс назвала генерала Вермонта по имени. Это означало только два возможных варианта.
Либо она действительно делает чрезвычайно большую ставку на команду генерала. Либо она знает то, чего не знают все остальные.
Но это уже не имело принципиального значения.
«Русский проект» вступил в свою решающую стадию…
Вот уже почти две недели Сурок находился в каком-то приподнятом состоянии духа. Если такое вообще можно сказать о зверьках его породы. Но, проснувшись однажды утром и обнаружив возле себя огромный пакет своих любимых арахисовых орешков, он вдруг почувствовал величайшую ответственность за все, что происходит вокруг него. Он вдруг понял, что превратился из простого наблюдателя в активного политического деятеля. И это его чрезвычайно обрадовало.
Когда утром в кабинет забежал хозяин, Сурок хотел было даже радостно поприветствовать его. Но вовремя опомнился. И занял свою излюбленную позицию между диваном и креслом.
Но чувство какого-то глубокого внутреннего единения с хозяином и даже, можно сказать, взаимопонимания не покидало его. Поэтому, когда через полчаса в кабинет хозяина ввалилась целая гурьба народа и они начали обсуждать какой-то вопрос, Сурок поймал себя на мысли, что, в отличие от своего прежнего — сугубо пофигистского — поведения теперь он пытается вникнуть в суть проблемы. Это его порадовало и огорчило одновременно.
Но больше всего его огорчило поведение одного из посетителей.
Этот франтоватый тип постоянно приглаживал волосы и поправлял свой шикарный галстук. На его лице сияла самодовольная ухмылка. Разговаривал он со всеми слегка снисходительно, высокомерно.
«Вот козел!» — вдруг подумал Сурок. Особенно его возмутило, когда тип начал рассуждать в таком духе: «Надо дать этому старичью в зубы по паре сотен! И пусть они полностью живут за свой счет! Нечего нам тут разводить социальную богадельню!»
Нервы Сурка не выдержали, и он начал скрести когтями по стенке.
И вдруг увидел, что примерно то же самое начало происходить с хозяином. Тот вдруг вскочил из-за стола и набросился на франтоватого типа. Он вытаращил глаза, высунул язык, расставил пальцы рук и начал нечленораздельно орать. Присутствующие в страхе шарахнулись в разные стороны. А тип чуть замертво не упал на пол.
«Вот здорово! Знай наших!» — с восторгом подумал Сурок, засунул в рот пару орешков и успокоился.
Когда посетители удалились, Сурок вдруг подумал, что неплохо было бы чего-нибудь попить. И тут же услышал голос хозяина:
— Светик, принеси-ка мне чаю. А то у меня от этого Зарубова все в горле пересохло.
После того, как секретарша поставила перед ним чашку чая, он как-то задумчиво вздохнул и почесал пальцем в затылке.
— Впрочем, чего это я на него ни с того ни с сего напал?…
Но, возможно, что именно с этого дня между Сурком и хозяином установилась незримая духовная связь…
Несмотря на то что мать была стопроцентной липецкой еврейкой, Владилен всегда относился к этой нации с большой настороженностью и внутренней неприязнью. Можно даже сказать, что он ее серьезно недолюбливал. Евреи всегда казались ему вездесущим, всеядным и ненасытным народом. Видимо, сказывалось и то, что практически все мамины знакомые были евреями и все их разговоры непременно сводились к проблемам, как добыть побольше денег и как сделать так, чтобы эти деньги у них никто не отобрал. И даже попытки мамы-учительницы постоянно подсовывать ему книжки об истории еврейского народа не увенчались успехом.
Уже в более старшем возрасте Влад волею судьбы вынужден был общаться в основном со своими соплеменниками. Делал он это внешне охотно. Но в глубине души всех их искренне презирал. Но больше всего его душила злоба на почве зависти. Он завидовал тому, что все эти мальчики из ортодоксальных еврейских семей очень быстро находили свое место при любой власти. Они оказались первыми и во время дележки огромного жирного пирога российской собственности в середине 90-х. В то время, как ему приходилось пробиваться наверх с огромным трудом. В конце 80-х — начале 90-х ему пришлось испытать на своей шкуре все прелести неприкаянной жизни. Работать сторожем, дворником, сантехником. И своим фактическим спасением он опять-таки оказался обязан очередному стопроцентному еврейскому мальчику. Правда, Миха Фрикман, с которым они покуролесили еще в студенческие годы, тоже не любил пейсатых. Но тем не менее всем своим состоянием был обязан именно им. По началу Миха не взял Влада к себе в банк, а предпочел устроить его к своему дружку Ходоровскому. Но и это уже было что-то. Именно там Влад сделал свои первые уверенные шаги к нынешнему процветанию. Но именно Ходоровского он и возненавидел за его чрезвычайную успешность. И, когда подвернулась первая возможность, он сделал все, для того чтобы попытаться утопить его поглубже. Потому что ни один еврей никогда не простит того, что ему отказываются отдать его, как он считает, законную долю в бизнесе.
И все-таки Влад не любил евреев. Видимо, в нем сказывалась горячая чеченская кровь отца. Очень часто из далекого бессознательного детства всплывали картины высоких чеченских гор, огромные папахи и бурки из овечьей шерсти и лихой танец наездников, когда все танцующие становятся в круг и начинают друг друга догонять. Иногда, в самую тяжелую минуту, он запирал дверь своего кабинета и начинал скакать по нему, прижав левую руку к груди, а правую — сзади. Это придавало ему дополнительные силы и позволяло сосредоточиться на очередной мысли.
Но все свои чувства и мысли он привык хранить глубоко внутри себя, не выставляя их напоказ. И никогда и ни при каких обстоятельствах не признавался ни в своем еврейском, ни в своем чеченском происхождении. Для всех он должен был оставаться простым русским человеком с фамилией Сырков и именем Владилен.
Когда прием по случаю инаугурации президента уже шел к своему логическому завершению, Влад вдруг почувствовал, что ему страшно хочется произнести речь. И он решительно двинулся в сторону микрофона.