Прежде всего, от кровати требовалось, чтобы она была «жесткой», «прохладной». В северной части провинции Шэньси в жилищах повсюду каны, а под канами, соответственно, огонь, топка. Он не привык спать в таких условиях. Он боялся жары и не боялся холода, и куда бы его ни заносило, он спал на снятых с петель дверях дома.
[…] После того как мы вошли в города, он всегда спал на деревянной кровати, а когда ездил с инспекционными целями по стране, то всегда спал на жесткой кровати; он никогда не спал на мягких эластичных диванах или кроватях; летом в жару на его жесткую деревянную кровать клали как можно меньше белья. Если он много потел, то он сверху на подушку подкладывал несколько номеров старых газет; газеты обычно пропитывались потом, становились влажными и рвались. И так было из года в год, и это (забота о постельном белье. – Прим. пер.) тоже считалось «проявлением слишком большого внимания» и «лишними тратами».
Далее, он также требовал, чтобы кровать была достаточно широка. В северной части провинции Шэньси каны были довольно широки, а когда створки дверей клали на кан, то такая постель была очень солидной. После того как мы вошли в города, его кровать имела в ширину пять чи (160 см. – Прим. пер.). Посещая с экскурсией Чжуннаньхай, все вы можете теперь это видеть. Почему требовалась такая широкая кровать? Чтобы удобнее было читать книги. У него была привычка читать лежа; половина кровати предназначалась для книг. В настоящее время в доме-музее, где жил Мао Цзэдун, на его кровати лежит относительно мало книг. А когда Мао Цээдун был жив, на кровати лежало больше книг, чем сейчас; они высились грудами по полметра высотой. Не почитав, он не засыпал: а не просмотрев газет, он не вставал с постели.
В-третьих, Мао Цзэдун был очень придирчив к постельным принадлежностям, то есть к одеялу и тюфяку. Он не любил все эти вещи, изготовленные из утиного пуха или из верблюжьей шерсти; еще большее отвращение у него вызывало то, что называется настоящим тонким полотном. Он любил ткань из хлопка, подушку из хлопковой ваты. Причем чем менее яркими они были по цвету, тем, с его точки зрения, было лучше. Одеяло и тюфяк были у него из белой хлопчатобумажной ткани: и верх и изнанка. Белой наволочкой облекалась и подушка, набитая обсевками шелухи гречихи. Латанные и перелатанные ночная пижама и покрывало из махрового полотенца. Когда мы вошли в города, ему служили именно эти вещи. И когда он умирал, он по-прежнему пользовался ими же.
Каждый раз, когда я посещаю дом-музей Мао Цзэдуна, я всегда расстраиваюсь, видя все эти вещи; слезы текут из моих глаз, я не могу сдержать себя.
У Мао Цзэдуна было также старое армейское шерстяное одеяло. Оно было ему очень дорого. Когда мы куда-нибудь ехали, одеяло тоже полагалось брать с собой. У него была привычка класть это одеяло на деревянное изголовье кровати, а уж под него подсовывалась подушка, и он опирался на все это сверху и так работал с документами. Я уже говорил, что у него была привычка работать с документами, лежа на кровати. После того как Сун Цинлин узнала об этой привычке Мао Цзэдуна, она прислала ему дорогую большую подушку.
Мао Цзэдун с особым уважением относился к Сун Цинлин. Он принял эту подушку. Она некоторое время лежала у него в головах на кровати, но в конце концов он не выдержал, и подушка отправилась в кладовку. И снова, по-прежнему, армейское шерстяное одеяло лежало в изголовье, а под ним была подушка в белой наволочке, набитая гречишной шелухой. Он говорил: «Я так привык. Не хочу ничего менять».
Может быть, кто-то и не поверит, но это достоверный факт: с конца 1953-го и до конца 1962 года Мао Цзэдун не сшил себе ни одной новой вещи. Он всегда умывался прохладной чистой водой и никогда не употреблял туалетного душистого мыла. А когда руки грязнились, или их нельзя было отмыть от жира, он мыл их тем мылом, которым стирают одежду. Он никогда не пользовался никакими «кремами», «мазями», «маслами» и тому подобными предметами ухода за кожей; он даже не пользовался зубной пастой. Он употреблял только зубной порошок. Он говорил: «Я не против зубной пасты, не против использования высококачественной зубной пасты. Раз ее выпускают, то это делают для того, чтобы ею пользовались. А если никто ею пользоваться не будет, то будет ли тогда развиваться производство? Однако зубным порошком тоже можно пользоваться. Я в Яньани пользовался именно зубным порошком, привык». Он решался заменить свою зубную щетку новой только тогда, когда его старая зубная щетка превращалась в нечто «лишенное ворсинок», в нечто подобное «земле, на которой и трава не растет». Он всегда пользовался палочками для еды, изготовленными из простого бамбука; и никогда не пользовался палочками из слоновой кости, которые дают в дорогих ресторанах. Он говорил: «Это слишком дорого. Я просто не могу взять их в руки».
Привычки Мао Цзэдуна в еде и в питье, возможно, еще более отражали то, что он был «человеком от земли».
Мао Цзэдун не мог обойтись без чая. Проснувшись, он не вставал сразу с постели, а, влажным полотенцем протерев лицо и руки, начинал пить чай. Пил чай и читал газеты, и так проходил целый час, прежде чем он, наконец, вставал. Если не было каких-либо значительных дел, так повторялось из дня в день. Он запускал пальцы в кружку и отправлял в рот оставшиеся в кружке листья заварки чая, разжевывал и глотал их. Каждый день, сколько бы чая он ни пил, остатки чая обязательно отправлял в рот и съедал. Это, вне всяких сомнений, была привычка, выработанная в детстве, когда он жил в деревне.
Мао Цзэдун любил хлебные злаки, исключая пшеницу и рис, а также любил свежую зелень. Иной раз он ел еще и дикорастущие съедобные травы. После вступления в город он все время сохранял эту привычку, или, можно сказать, традицию. Он с самого начала и до конца своей жизни ел неочищенный рис, в который обязательно надо было подмешивать чумизу или черные соевые бобы или головки таро. Эта привычка, конечно же, сформировалась в годы войны в северной части провинции Шэньси.
Нормальная, или обычная, трапеза Мао Цзэдуна состояла из четырех блюд и супа. В число этих четырех блюд непременно входили следующие два: блюдце сушеного перца и блюдце перепревшего соевого творога. А что касается супа, то иногда это была слегка сваренная в воде болтушка из муки. Однако эта обычная трапеза была вовсе не столь уж частой для Мао Цзэдуна. Дело в том, что он был слишком «романтичен».
[…] Мао Цзэдун никогда не стремился к тому, чтобы все было регламентировано; он не желал связывать свой нрав, свой характер.
Когда он брался за работу, для него не существовало времени; не было для него и распорядка при приеме пищи; критерием тут было чувство голода. Чаще всего он ел дважды в сутки, а то и один раз в сутки. Если же он работал подряд на протяжении нескольких суток без перерывов, то бывало, что он, возможно, и ел пять-шесть раз в сутки. Он не любил, как это обычно заведено, церемонно садиться за обеденный стол и так приступать к еде; он сохранял «стиль в еде, присущий эпохе смуты и хаоса». У нас в комнате дежурных телохранителей имелась электрическая плитка, был большой эмалированный чан. Обычно мы на этой электрической плитке и в этом чане варили ему жидкую кашу-размазню из пшеничных хлопьев или лапшу, добавляли к этому соевый творог, который для него готовил его секретарь по вопросам быта Е Цзылун. Он ел все это, и это считалось трапезой. Таков был отпечаток, который оставили на его организме долгие годы военной жизни.