Следуя естественному циклу или законам природы, работу и отдых чередуют на протяжении 24 часов. Но у Мао Цзэдуна тут была одна особенность. Он спал в первой половине дня, а во второй половине дня и по ночам работал. Таков был неизгладимый след, оставленный на его организме долгими годами войны. На протяжении 20 военных лет он находился в невыгодном положении, и именно в такой позиции ему приходилось противостоять врагам, имевшим преимущество. В условиях опасности со стороны вражеских самолетов он должен был в дневное время ложиться, а в ночное вставать и работать. А привычки, сформировавшиеся на протяжении 20 лет, трудно отменить.
Однако в течение большей части своей жизни он бросал вызов законам природы; и благодаря этому сформировалось то, что именовалось «днем Мао Цзэдуна». Уж и не знаю, кто, когда и где создал этот термин, но суть была в том, чтобы считать, что в упомянутом «дне Мао Цзэдуна» 28 часов. Например, сегодня в 7 часов утра он отошел ко сну, а в 11 часов утра встал ото сна, и тогда это означало, что он будет после этого работать примерно до 10 часов утра следующего дня, а потом опять заснет и в четвертом часу дня встанет с постели. И когда все это таким образом продолжается изо дня в день, тогда и получается, что его «день» на 4 часа длиннее природных, естественных суток.
Если же происходили крупные события, например велось большое сражение или проводилось важное совещание, либо надо было написать важную статью или решить серьезную проблему, либо разрешить кризис, – вот тогда он был способен не смыкать век два дня, а то и четверо суток.
[…] В обычных условиях сон Мао Цзэдуна распадался на несколько стадий. Он откладывал кисть и документы, которые были у него в руках, а иногда даже прогуливался, выйдя во двор, в течение 10 минут, иной раз обходился и без прогулки; затем говорил дежурному телохранителю: «Я посплю». Это произносилось обычно очень тихим голосом, а потому было еще более внушительным. В этот момент телохранители мгновенно уведомляли сотрудников охраны: «Председатель хочет поспать».
И тогда во дворе воцарялась мертвая тишина. Все проходившие по двору делали это с максимальной осторожностью; часовые могли остановить любого посетителя или гостя. В годы войны Чжоу Эньлай жил с Мао Цзэдуном в одном дворе. Когда он встречал телохранителей, то прежде всего интересовался: «Заснул ли председатель?» Он зажимал себе рот, шел в пещеру, плотно закрывал дверь и только тогда кашлял. После того как мы вошли в города, мы стали жить в Чжуннаньхае. Когда Чжоу Эньлай возвращался домой, то ему приходилось обязательно проезжать по дороге, которая проходила позади комнаты Мао Цзэдуна. Как только Мао Цзэдун засыпал, охрана могла блокировать эту дорогу; запрещала движение по ней автомашин. Когда автомобиль Чжоу Эньлая подъезжал к этому месту, то ему тоже приходилось глушить мотор и катиться бесшумно, преодолевая этот участок пути.
Охрана бамбуковыми шестами, наверху которых были укреплены полоски красной материи, отпугивала появлявшихся вдали птиц, не позволяя им садиться на деревья во дворе; птицам не давали даже просто низко пролетать над двором. Атмосфера действительно несколько напоминала ту, которую в некоторых литературных произведениях описывают как «затишье перед большим сражением».
[…] До 1956 года Мао Цзэдун мылся, погружаясь в воду, в бане или в ванне. Затем, в связи с тем, что он уже достиг почтенного возраста и его кровеносные сосуды стали менее эластичными, возникли опасения, что в горячей воде может случиться неприятность, и тогда мытье в ванне заменили протиранием влажным полотенцем. Мао Цзэдун любил, когда ему терли спину; это хороший способ поддерживать здоровье. Особенно после работы подряд на протяжении двух-трех дней обязательно требовалось хорошенько с силой потереть ему спину, что способствовало кровообращению и снимало усталость.
Когда его протирали мокрыми полотенцами, Мао Цзэдун всегда любил поговорить с нами, телохранителями, о том о сем. Некоторые телохранители были большими шутниками, а иные людьми неразговорчивыми. Мао Цзэдун любил тех, кто умел пошутить; любил тех телохранителей, которые не чувствовали себя скованно. Шутки приводили его в радостное настроение, тут он расслаблялся душой. Разговоры были на самые разные темы: от астрономии и географии до чепухи на постном масле или, как говорится, до куриных перьев и чешуек чеснока; да даже если телохранитель портил воздух от усердия, растирая его, это тоже вызывало взрыв веселья…
Когда такое веселое протирание-купание заканчивалось, Мао Цзэдун возвращался в спальню, принимал из рук телохранителя снотворное, глотал его и ложился на кровать. Он приспосабливался к высокому валику, покрытому шерстяным одеялом и находившемуся в изголовье, и продолжал просматривать документы. Телохранитель же садился либо на край кровати, либо на стул и делал Мао Цзэдуну оздоровительный массаж. Корпус тела Мао Цзэдуна уже был растерт во время протирания до боли; так что тут массировали лишь руки и ноги. Это можно было делать с силой, так как до сна было еще далеко.
Примерно через полчаса-час лекарство начинало действовать.
Мао Цзэдун начинал сам ощущать, что прежней энергии уже нет, и тогда он откладывал документы в сторону. Телохранитель, уловив момент, давал ему вторую порцию снотворного, помогал Мао Цзэдуну улечься как следует.
Приняв вторую порцию снотворного, Мао Цзэдун прекращал работу; он больше не опирался на высокий валик в изголовье кровати, медленно укладывался ровно. Тут он либо брал почитать газету, либо читал развлекательную литературу. Книги лежали у него на кровати во всю ее длину; они всегда были под рукой. Иногда он читал книги для детей, книжки-картинки с подписями под рисунками; причем с головой уходил в это занятие. Иной раз он ничего не читал, а только разговаривал с телохранителями. Во время этих разговоров уже не было оживления, шуток и смеха. Мао Цзэдун или сам рассказывал о своем прошлом, или же слушал, как телохранители говорили ему о своих делах, о домашних конфликтах и ссорах. Иногда он выслушивал наше мнение, то есть наши взгляды и мысли о людях и событиях. Мао Цзэдун, будучи в настроении спокойно поговорить и вспомнить о прошлом, прикрывал глаза, тихим голосом мне и другим телохранителям много раз рассказывал о своей молодости, о своих родителях и родственниках, о том, что ему нравилось и чего он не любил. Поглаживая меня по руке, он тихим голосом спросил:
– Иньцяо, ты меня боишься?
– Нет, не боюсь.
– А другие? Другие телохранители боятся?
– Ну, в общем-то, не боятся. Может, кое-кто… Я точно не скажу.
– И кое-кто не должен бояться. Скажи им, что Мао Цзэдун – не страшен. Он даже сам не думал, что станет председателем Компартии. Когда он был молодым человеком, таким как вы сейчас, он в то время хотел стать всего-навсего учителем. А ведь даже учителем стать непросто… Что в нем такого страшного?
Голос Мао Цзэдуна все слабел, и мы массировали его все более легкими и замедлявшимися движениями. Затем веки его смыкались, дыхание постепенно становилось ровным. Это был ключевой момент.
Тут решалось, заснет Мао Цзэдун или нет. Здесь все зависело от ощущений и чуткости телохранителя.