И этот-то заем в 60 миллионов американских долларов в год Мао Цзэдун, исходя из искренних чувств, когда «за каплю милосердия платят как за целый его источник», восхвалял как «всестороннюю бескорыстную великую долгосрочную помощь». В тот день, когда пришла весть о смерти Сталина, Мао Цзэдун не мог уснуть. Он принял снотворное и все равно не мог заснуть. Он написал статью «Величайшая дружба», в которой с глубоким чувством восхвалял поддержку и помощь, оказанные Сталиным революции Китая и строительству в Китае.
Когда Мао Цзэдун заявил, что хочет «с любым иностранным правительством» установить дипломатические отношения на основе принципов равноправия, взаимной выгоды и взаимного уважения территориального суверенитета, то сюда, естественно, включалось и правительство США. […]
20. О чем же сожалел Мао Цзэдун?
[…] После создания государства (КНР. – Прим. пер.) Мао Цзэдун плавал в реках, морях, озерах, водохранилищах по всей стране. Куда бы мы ни приезжали, если только там было водное пространство, он хотел плавать в нем. Причем шел в воду всегда с вызовом, а на берег выходил с гордостью покорителя вод.
Однако он никогда не относился к Хуанхэ ни с чувством вызова, ни с чувством покорителя. Он много раз изучал Хуанхэ, раз за разом пристально вглядывался в нее и каждый раз серьезно задумывался, прикидывал, оценивал, сопоставлял… И затем с сожалением покидал ее, расставался с ней.
Он так ни одного раза и не плавал в реке Хуанхэ!
[…] За тысячелетия Мао Цзэдун впервые и на столь высоком авторитетном уровне пересмотрел дела Цао Цао и Цинь Шихуана, отношение к ним. Он просто-напросто высмеял всех тех, кто сопоставил нашу политическую власть и Цинь Шихуана: «Да ты ошибаешься: мы должны еще и во сто крат превзойти Цинь Шихуана». При этом он ни в коем случае не имел в виду степень насилия со стороны политической власти, а имел в виду вклад в интересах государства и нации.
[…] Мао Цзэдун обнаружил, что партия и государство, которые он выпестовал своими руками, имеют некоторые черты и свойства, которые далеко не идеальны; и в этой связи он все искал и искал способ, метод избавления от этого. Я полагаю, что в этом одна из причин того, что он развернул «культурную революцию». Однако этот его способ, как показали факты, был ошибочным и принес лишь десятилетнюю смуту.
Вот это-то и было предметом самого последнего сожаления Мао Цзэдуна, а также предметом сожаления со стороны самой истории.
[…]
Когда я (Сюй Тао. – Прим. пер.) в первый раз увидел Мао Цзэдуна, то, ответив на его вопросы, в свою очередь спросил:
– Председатель, а как вы отнесетесь к тому, что я вас осмотрю?
– Э… не надо, нет необходимости. – Мао Цзэдун отрицательно покачал головой. Опираясь на изголовье своей кровати, он в это время читал газеты. Он заложил ногу за ногу, и обе его ноги тоже делали движения, выражавшие отрицательное отношение к моему вопросу. – Я не хочу, я не болен.
– Как же вы можете без осмотра знать, больны вы или нет?
– Но это ведь мой собственный организм. Как же мне не знать, болен я или нет?
– При некоторых заболеваниях сам человек о них как раз и не подозревает. И, кроме того, раз уж я работаю теперь при вас лечащим врачом, то я должен за все это нести ответственность.
– Я не болен. А если я не болен, то чего тут осматривать? – Мао Цзэдун сделал легкий жест правой рукой: – Ты иди. Вот когда заболею, тогда я тебя и позову.
При первой встрече я не решился продолжить разговор и потихоньку ретировался. Да, видимо, телохранители не привирали, когда рассказывали о ситуации. Мао Цзэдун не любил врачей. Мало того, он был человеком, уговорить которого было трудно; он считал себя непогрешимым, правым всегда.
Ну что же, давай-ка я сначала просто понаблюдаю. Я наблюдал за ним так с неделю со стороны и пришел к выводу: в организме Мао Цзэдуна непременно гнездятся и латентно таятся скрытые недуги.
Мао Цзэдун был перегружен работой. Его рабочее расписание на каждый день, которое находилось в руках его секретарей, было забито делами до отказа; некогда было даже дух перевести. Он страстно, до самозабвения любил читать. В библиотеке, в кабинете, в спальне – повсюду были книги. Когда он куда-либо выезжал, то багажа при нем было немного, но в деревянных ящиках он брал с собой книги и книги. Тут уж он действительно, как говорится, свитков из рук не выпускал, то есть не расставался с книгами и вечно сидел за книгами. Когда он ел, когда его стригли и брили, когда он ложился спать – он не выпускал книги из рук. Он недостаточно двигался; максимум, что тут было, это десятиминутные прогулки по двору; да еще иногда танцы по субботам. Он курил, практически не выпуская сигарету изо рта; дни и ночи он проводил в облаках дыма; он без конца пил крепкий густой чай. Спал он поразительно мало; тут ни о каком регулярном образе жизни и говорить не приходилось. Он слишком хаотично питался; и тут тоже не было никакого порядка. Очень часто он ел всего один раз за семь-восемь часов и даже за десять и более часов. Это сказывалось на состоянии здоровья тех людей, которые работали подле него. Многие среди них заполучили себе язву желудка. И при таком объеме работы, при таком образе жизни как можно было не заболеть?
И вот как-то утром я вошел в спальню Мао Цзэдуна. В это время он как раз, опершись на изголовье кровати, пил чай и читал газеты. Первое, что он делал ежедневно проснувшись, он пил чай и читал газеты.
– Председатель, я хотел бы вас осмотреть.
– Что? Ты опять пришел? – Мао Цзэдун нетерпеливо махнул рукой: – Не дам я себя осматривать.
– Я обязан вас осмотреть. – Я положил свои медицинские инструменты, необходимые при осмотре, на стол у кровати; тем самым я продемонстрировал свою решительность.
– Ты иди. Я не болен. – Мао Цзэдун во второй раз махнул рукой.
– Даже если вы не больны, осмотр все равно необходим. Я врач. Я должен точно представлять себе состояние вашего организма.
– Какой же ты, однако, товарищ. Я ведь уже говорил, что когда я заболею, тогда и обращусь к тебе, позову тебя. – Мао Цзэдун нахмурился и в третий раз махнул рукой.
– Вы также говорили, что следует активно проводить профилактику и лечить народ от болезней. Вот я сейчас и собираюсь активно заняться профилактикой.
Мао Цзэдун посмотрел на меня с изумлением. Я стал действовать настойчивее, хотя и нервничал и находился в напряжении.