Пункт 8-й указывал:
«В рассуждении принадлежностей Российской империи имеете Вы чертою последнее открытие, в 1741 г. капитаном Чириковым произведенное, разумея по 55-й градус северной широты. Дайте правителю Америки предписание, чтобы далее сего места отнюдь не простирался из россиян никто в пределы, другими морскими державами занимаемые. Внушите им, что сие должно быть тем паче свято соблюдаемо, что чрез то удалены будут навсегда от союзных нам морских держав всякие неприятности и что компания, ограничиваясь приобретениями, неоспоримо России принадлежащими… достигнет надлежащего к себе уважения и всеобщей доверенности».
Увы, в ходе моего рассказа читатель убедится, что Румянцев и Александр жестоко и фатально заблуждались! В будущем на нас в изобилии посыпались «всякие неприятности», и исходили они именно от «союзных нам» англосаксонских морских держав.
В пункте же 9-м сообщалось:
«Его императорское величество соизволил отпустить с Вами 25
золотых и 300 серебряных медалей. Вручите оные… князькам или родоначальникам американским, которые примерные оказали опыты верности и повиновения… Позволяется Вам удостоить сей награды и россиян, человеколюбивым обращением с дикими приобретшим их к себе любовь и доверенность или оказавшим успехи в земледелии, кораблестроении и других полезных хозяйственных заведениях».
Из этих-то запасов старшине сахалинских айнов и была потом пожалована Хвостовым серебряная медаль на Владимирской ленте.
На «Святой Марии» Резанов доставил в недавно заложенную Барановым столицу Русской Америки Ново-Архангельск не только медали, но и припасы.
А весной 1806 года он отбыл с визитом в испанский Сан-Франциско…
Резанов в положении калифорнийских дел разбирался хорошо и, мысля здраво и дальновидно, хотел подготовить организацию там земледельческой базы РАК (позднее его идея была реализована с основанием в Верхней Калифорнии Форт-Росса).
За четыре года до этого Резанов овдовел, и теперь полюбил вновь — дочь коменданта испанской крепости Сан-Франциско Марию де ла Консепсьон д'Аргуэльо.
И был с ней помолвлен.
И личные, и политические перспективы радовали, однако вынужденный срочно уехать в Петербург, на обратном пути в русскую столицу он заболел и 1 марта 1807 года в Красноярске умер.
Ну, об этом писали Брет Гарт и Андрей Вознесенский, об этом пели в театре «Ленком», а мы, помолчав минуту над могилой еще одной великой любви, продолжим нашу «историю с географией»…
А ВООБЩЕ-ТО о неожиданной смерти Николая Петровича Резанова надо бы сказать и еще кое-что, помня о «неожиданной» смерти его тестя Шелихова, да и о смерти Павла Первого.
Уход Резанова с арены событий в небытие, безусловно, повлиял на долгосрочные перспективы Русской Америки самым отрицательным образом. И его смерть была так кстати для кое-кого и так выгодна вполне определенным мировым кругам, что волей-неволей задумываешься — была ли и она случайной?
Его свояк Михаил Булдаков проявил себя талантливым торговцем и администратором, но отнюдь не государственным умом. Он был лично знаком императору, но серьезного государственного влияния не имел.
Выдающийся правитель российских американских колоний Александр Андреевич Баранов был и торговцем, и администратором, и дальновидным, говоря языком современным, геополитиком. Но Баранов был далек и от Петербурга, и от престола.
Иное дело — статский советник Резанов… Именно он мог стать генератором практических концепций, ориентированных и на верхи в столице, и на практических реализаторов этих концепций в зоне Тихого океана.
Он им, собственно, и был.
Резанову было под силу, опираясь на опыт и энергию таких единомышленников, как Булдаков и Баранов, подвигнуть императора на масштабные практические действия в Русской Америке и вообще на Тихом океане. Тем более что энтузиазм на сей счет тогда у Александра наличествовал.
А при необходимости Резанов мог и дипломатически парировать внешние угрозы новому русскому делу. Резанова не стало, и широкий геополитический замысел заглох.
И было ли это случайным? — спрошу я себя и читателя еще раз.
ЕСТЬ в истории начальных русско-японских отношений и еще две более чем интересные судьбы, закончившиеся тоже настолько странными смертями, что анализ этих судеб почти расставляет все точки над всеми «i» и «ё»…
Это — жизнь и смерть отца и сына Лаксманов…
Эрик (в русских письмах он подписывался Кириллом) Лаксман родился 27 июля 1737 года в Финляндии, в Нейшлоте, окончил гимназию в Борго, но курс университета в Або закончить не смог по бедности. В 25 лет он переселился в Петербург и с этого времени связал свою судьбу с новой родиной. Вначале преподавал естествознание и физику, потом получил в Барнауле место пастора. Но везде он, будучи человеком прилежным и наблюдательным, занимался научными изысканиями. В тридцать три года был избран академиком «по экономии и химии». Много ездил по России и почти весь 1772 год провел на юге, занимаясь переливкой в мелкую монету захваченных у турок медных пушек. В сорок три года Лаксман-отец получил место обер-егермейстера на Нерчинских рудниках и навсегда переселился в Сибирь, бывая в столице лишь наездами.
Вскоре он устраивается свободнее, заняв «кабинетскую» должность по минералогии. Кроме того, ему выхлопотали пенсию от Академии.
Кирилл Густавович был действительно серьезным ученым — пусть и не выдающимся. Его класс подтверждается уже тем, что статья о нем есть в Большой Советской энциклопедии.
В середине 80-х годов он намеревался провести исследования на Охотском море и даже собирался посетить американский берег. Лаксман был знаком с Шелиховым, так что тут все было естественно. Просился он и в экспедицию Биллингса, но его просьбу отклонили (возможно, из-за холодных отношений с Палласом, идейно патронировавшим экспедицию и бывшим с Лаксманом в научных «контрах» по поводу происхождения Байкала — в чем правота была, надо сказать, на стороне финского сибиряка).
В 1791 году у русских берегов потерпел крушение японец Кодаи и вместе со своим спутником был привезен в Иркутск. Перед их отправкой в Петербург (где они были весьма обласканы) Лаксман знакомится с ними, сопровождает в столицу, а там предлагает правительству воспользоваться удобным случаем отправки потерпевших на родину и завязать с Японией отношения.
Предложение было принято, и его автору поручили выработку наставления экспедиции. А ехать с японцами в эту беспрецедентную командировку было велено второму сыну Эрика — капитану Адаму Эриковичу Лаксману.
Адам родился в Барнауле в 1766 году, окончил Сухопутный кадетский корпус и с 1786 года был исправником в Гижигинске, расположенном на северном берегу Охотского моря в районе Гижигинской губы.
Адам был, как я понял, вполне сыном своего отца, то есть скромным, но с чувством собственного достоинства, образованным, методичным, прилежным, склонным к наблюдениям (чем был силен как ученый и его отец), умеренным…