Эти несколько строк очень далеки от набивших оскомину стереотипных обвинений и помогают лучше понять, почему память о «великом Сталине» остается вопреки всему в сознании россиян (и бывших советских граждан) неразрывно связанной с победой, которая, как подчеркивает автор, вернула России ее исторический статус «великой державы», утраченный в 1917 г., а потом и в начале 90-х гг., часто сравниваемых со Смутным временем.
Заключив союз с СССР и оказывая ему поддержку с первых дней немецкого вторжения, как Черчилль, так и Рузвельт стремились лишь помочь находящемуся в бедственном положении советскому государству как можно дольше противостоять непобедимому на тот момент вермахту, но никак не пускать его в Европу. Однако судьба решила все иначе, а поразительная стойкость советских людей и недальновидность западных союзников предопределили эту судьбу. Слишком долго заботясь о том, чтобы отстранить СССР от Средиземноморья, и наблюдая, как Германия и СССР уничтожают друг друга, США и Великобритания (несмотря на неотступное требование Сталина открыть второй фронт) осуществят высадку на континент лишь в июне 1944 г., слишком поздно для того, чтобы помешать советским войскам в освобождении и/ или оккупации будущих стран народной демократии, где поначалу их встречали преимущественно как освободителей. Так что союзники должны были, волей-неволей, признать за СССР право на нечто вроде протектората над бывшими буферными государствами Европы, о чем говорилось, в частности, на Ялтинской (февраль 1945 г.) и Потсдамской (июль – август 1945 г.) конференциях, и позволить ему присоединить страны Балтии, которые еще в 1939 г. рассматривались министрами ее величества королевы Великобритании как его же исторические территории.
Очевидно, что уступки эти противоречили атлантической хартии, исключавшей любое присоединение территорий без согласия проживающего там населения, и здесь автор дает нам ее критический анализ с позиции России. США и их союзники потому мало одобряли такой территориальный протекторат, что СССР установил на освобожденных им территориях режим народной демократии, то есть практически подчинил их Москве через работу близких по идеологии партий, которые монополизировали всю политическую, социальную и культурную жизнь в названных демократиях.
С этого момента западным державам стало проще критиковать «тоталитаризм» стран коммунистического блока, противопоставляя ему свободу в различных ее проявлениях, которой так кичились страны «свободного мира», больше заботившиеся, впрочем, о том, чтобы пользоваться ею самим, нежели позволять это кому-то еще, как это порой совсем небезосновательно отмечали лидеры государств третьего мира и советские руководители. За несколько месяцев военный союз, пусть и не очень крепкий, постепенно перешел в холодную войну, которая столкнула сторонников свободы с защитниками социалистического строя, объявленного ими единственным устройством, при котором, в будущем, возможен полный расцвет социализированной личности индивида.
Именно во имя этого идеала свободы бывший посол США в Москве Дж. Кеннан, начиная с 1946–1947 гг., будет говорить о необходимости «сдерживания и оттеснения» СССР, проводя так называемую доктрину сдерживания, ставшую вскоре, как известно, своего рода кредо американской политики, продолжающей политику Вильсона по перекраиванию не только европейской карты, но карты и Азии. Так было положено начало нескончаемой пропагандистской войне, упомянуть о которой мы можем лишь в общих чертах. В то время как СССР и страны, входящие в его орбиту, являли собой оплот мира, социальной справедливости и борьбы с колониализмом, западная пропаганда тоже не бездействовала. Одной из выбранных ею мишеней стало не что иное, как образ «Советской империи», – именно в такой весьма тенденциозной манере противники СССР видели это государство, приравнивая его к некой колониальной империи, которой, следовательно, рано или поздно суждено было пасть.
И это при том, что граждане «империи» пользовались правами и равенством, о которых жертвы колонизации не могли и помыслить.
Другой излюбленной темой пропаганды с самого начала холодной войны стало вызывающее массу споров отождествление гитлеризма и сталинизма, направленное, прежде всего, на то, чтобы распространить на Сталина и его режим все те ужасы, с которыми ассоциируется нацизм, объект всеобщего и безоговорочного осуждения. И пусть никто не станет оспаривать очевидные черты сходства между двумя режимами, главное – чтобы их отличали по сути, поскольку каждый из них преследовал диаметрально противоположные цели, как к тому же это уже было нами отмечено ранее.
В некотором роде эта полемика соответствует спору, больше известному как «спор историков», разгоревшемуся в 80–90 гг. прошлого века между немецкими историками, о чем попутно упоминает автор. В центре дискуссии стоит фигура Эрнста Нольте, в то время профессора Берлинского университета, по мнению которого большевистская революция 1917 г. ознаменовала собой начало «европейской гражданской войны», которая, в свою очередь, способствовала распространению фашизма в Европе. При таком подходе Гитлер и нацистская партия рассматривались лишь как побочный результат Октябрьской революции и советского режима, с которым они, таким образом, находились в тесной взаимосвязи; и Аушвица, по их мнению, никогда бы не было, не будь до него зверств раскулачивания, явившихся также своеобразным прототипом Холокоста, пусть не в такой «уродливой» форме и совсем в других масштабах.
Встреченная острой критикой коллег-историков, эта достаточно редукционистская работа сводилась в итоге к тому, чтобы переложить груз ответственности за содеянное Гитлером на коммунизм, показав относительность нацистской доктрины, развивавшейся в «симбиозе» с предопределившим ее большевизмом. Распространившаяся вследствие настойчивой пропаганды и даже подхваченная в СССР первой волной диссидентов, идея равнозначности нацизма и коммунизма создавала иллюзию теоретической обоснованности такого неправомерного, по мнению Наталии Нарочницкой, уравнивания. В действительности, пишет автор, все эти пропагандистские кампании в защиту свободы и демократии, а также против коммунистического гнета и диктатуры, имели целью скрыть истинную причину холодной войны – то есть дискредитировать СССР, лишить его статуса великой державы, возвращенного им после победы 1945 г., с чем его западные союзники так и не смогли смириться. И все эти тирады о превосходстве Запада направлены были в действительности лишь на то, чтобы ввести всех в заблуждение относительно их истинных мотивов: отбросить СССР (Россию) как можно дальше на восток и окончательно нейтрализовать. Все это уже высказывалось раньше двумя такими знаковыми фигурами диссидентства, как Александр Солженицын и Александр Зиновьев, тут же списанными за ненадобностью, как только их антисоветская миссия была окончена.
Даже если западный читатель и не сможет согласиться с данной попыткой свести холодную войну к простой ролевой игре, еще в меньшей степени он сможет утверждать обратное. Ведь вряд ли можно подвергнуть сомнению тот факт, что западная пропаганда неразрывно связывала свою борьбу за свободу со стремлением уничтожить весь советский лагерь во главе с СССР – именно это и являлось конечной целью холодной войны. И этот план, начиная с конца 70-х гг., стал постепенно претворяться в жизнь по мере того, как СССР на этапе своего реформирования стал проявлять признаки слабости, доказательством чему являются обстоятельства, при которых бывшие страны соцлагеря вернули себе независимость.