Так я познакомился с законом гостеприимства чеченцев. Они отвечали за мою жизнь, и я смог убедиться, что это были не пустые слова. «На самом деле Хаттаб милостивый. Многих русских солдат пожалел», — как бы в оправдание сказал мне через пару минут один из «гидов». «Не сомневаюсь», — буркнул я, и всю остальную дорогу до села Старые Атаги мы ехали, не проронив ни слова.
Наша встреча с «президентом Ичкерии» была обставлена с особой помпой. Утром нас привезли к большому особняку. Здесь находилась резиденция Яндарбиева. Ее охраняли два десятка молодых парней, облаченных в черную униформу и вооруженных до зубов.
Всех, кроме меня и моего помощника Юры Майского, обыскали. Коренастый, невысокого роста симферополец Юра, с которым мы в свое время облазили пол-Боснии, сам смахивал на чеченца. В перерывах между разъездами, пока я встречался с ичкерийскими «авторитетами», он на улице в окружении толпы боевиков показывал свое боевое искусство, награждая восторженных чеченцев глухими ударами по телу. Юру сразу зауважали. Его колючего взгляда не выдерживал ни один боевик, а в единоборстве ему не было равных. Не решилась трогать его и охрана «президента Ичкерии», позволив Юрке тайно пронести на встречу с «царем зверей» пару стволов.
До этого «рандеву» я видел Яндарбиева только по телевизору. Помню безобразную сцену, когда членам чеченской делегации, которую возглавлял мой визави, удалось заставить принимавшего их в Кремле Ельцина сесть не во главе стола, как подобает президенту великой державы, а напротив — как равного им подельника.
Я давно заметил, что среди отпетых бандитов, насильников и фашистов часто встречаются «романтические натуры». Адольф Гитлер был художником, Джаба Иоселиани — доктором искусствоведения, Звиад Гамсахурдиа — «творческим интеллигентом», Витаутас Ландсбергис — музыкантом. Яндарбиев был их поля ягодой — поэтом. Правда, стихи мы с ним декламировать не стали.
«Президент» был нарочито ко мне внимателен, говорил вкрадчивым голосом, старался быть правильно понятым. Смысл его речи сводился к следующему: чеченцы хотят жить отдельно от русских, но не хотят, чтобы их выдворяли из России. Я сказал, что так не бывает, что если чеченцы хотят строить собственную государственность, то пусть забирают всех своих соплеменников обратно в Чечню. Разговор явно раздражал Яндарбиева, но он всем своим видом демонстрировал спокойствие.
Я специально говорил вполголоса. Время от времени он наклонялся в мою сторону, чтобы разобрать смысл сказанного — так я заставлял его запоминать каждое мое слово. В конце разговора «президент» клятвенно пообещал мне сделать все возможное, чтобы прекратить травлю русских, вступить в сообщение с руководством Русской общины, по просьбе которой я с ним и встречался, выслушать и выполнить требования русских грозненцев, желавших как можно скорее покинуть пределы Чечни. Я понимал цену его словам, но все-таки видел, что Яндарбиев меня услышал.
По дороге в аэропорт я попросил остановить машину у разбитой русской церкви где-то в центре Грозного. Там мы обнаружили трех тихо сидящих русских старух. У алтаря копошился православный священник, очищая от кирпичной крошки и грязной пыли лежавшие средь битого камня иконы. Все они были прострелены автоматными очередями. Батюшка рассказал, что русских в городе осталось еще достаточно много, но все они в крайне подавленном состоянии оттого, что уходит русская армия. Никто не знает, как выбраться из Чечни, куда ехать. Некоторые русские не могут оставить своих больных родных и близких. В общем, ситуация трагическая.
Во время нашей беседы с развороченного церковного котла неожиданно сорвалась стоявшая на нем жестяная бочка. Она с грохотом упала в метре от нас. Но что меня поразило: ни сидевшие рядом пожилые женщины, ни кошки, спавшие у их ног, даже не вздрогнули. Люди и животные в Грозном настолько привыкли к взрывам, оружейным залпам и стрельбе, что перестали обращать на них всякое внимание.
В аэропорту «Северный» нас уже ждал вертолет. Мы побросали в него дорожные сумки и уже собирались занять свои места, как вдруг ко мне подбежал сержант и передал просьбу командования задержаться.
Вслед за ним мы поднялись на третий этаж служебного помещения аэровокзала, где находился временный штаб.
Там нас ожидали несколько старших офицеров, два генерала и кипящий чайник. Военные попросили поделиться с ними впечатлениями о поездке в горные районы Чечни. Я подробно доложил обстановку. Один из генералов, заинтересовавшись моим рассказом, упросил нас задержаться на некоторое время, распорядился выгрузить наши вещи и отправить нас следующим вертолетом в Моздок, а вертолет, ожидавший нас, вернуть обратно на базу в Ханкале. Позже, вернувшись домой, я узнал, что этот вертолет, на котором мы должны были лететь и с которого сняли наши вещи, был сбит боевиками.
Распрощавшись с военным командованием, мы погрузились в «корову» — так в армии называют огромный вертолет МИ-26. В нем вповалку сидели и лежали бойцы спецназа. Они возвращались домой мрачные. Никто ни с кем за весь полет не разговаривал. В рядом стоявшую машину грузили носилки с телами погибших солдат, завернутых в сверкающую на солнце перламутровую пленку.
— Кто это? — спросил я у молоденького лейтенанта ВДВ.
— Наши.
— Так война же закончилась?
— Это она у твоего Лебедя закончилась, — с ненавистью процедил лейтенант.
Так завершилась моя первая поездка в Чечню. С ней закончилась и моя дружба с бывшим командующим 14-й армии, бывшим заместителем председателя Конгресса русских общин, бывшим кандидатом в президенты России Александром Ивановичем Лебедем.
Из Заявления Съезда КРО от 2 марта 1997 года:
Усилиями изменников и предателей России, усилиями потерявших ум, честь и совесть бюрократов, засевших в органах власти, состоялось одно из самых унизительных поражений России — поражение в чеченской войне.
В этой войне правительство, журналисты, а порой и генералитет сражались против своей армии. Они неоднократно лишали наши Вооруженные силы возможности победить. В этой войне русские не смогли заставить власть следовать национальным интересам России.
Война прекращена только потому, что в условиях контроля над Чечней со стороны незаконных вооруженных формирований теневым структурам российской и мировой экономики можно получать больше барыша, чем в условиях войны. Интересам нефтяных монополий, подкармливавших чеченских бандитов, соответствует сегодня разрастание зоны нестабильности на Северном Кавказе.
Политический сговор бюрократии с бандитами, фальшивые выборы в Чечне привели к тому, что ни одна проблема в отношениях русских с чеченцами не решена. Наоборот, ситуация конфликта усугубляется.
КРО вынужден подтвердить свою позицию: вина чеченских сепаратистов и мятежников перед русским народом не будет исчерпана, пока не будут наказаны те, кто убивал, грабил, обращал в рабство, изгонял с собственной земли русских людей, пока не изловлен последний бандит, пока не компенсированы потери каждому русскому беженцу.
КРО не признает законности выборов президента Чечни, в которых не принимали участия русские, изгнанные со своих земель. Аслан Масхадов для КРО не президент и не губернатор, а вор и мятежник, подлежащий немедленному аресту и суду. Всякое содействие утверждению его в статусе официального лица мы будем считать предательством интересов русского народа.