Наверное, в национальном характере сербов, как и у любого народа, можно найти массу недостатков. Но то, как сербы относятся к своим мертвым, не идет ни в какое сравнение с тем, что сделали мы, русские, со своими убитыми и ранеными, оставляя их на полях сражений в Чечне; с тем, как поступила наша власть с русскими жителями Грозного, «отутюженного» российской авиацией; с тем, как поступали наши бюрократы с русскими беженцами, в рубище, с голодными детьми на руках вырвавшимися из кошмара чеченской войны. Сербы — дружный и цельный народ, веками помнящий и добро, и зло. И сейчас, оставленные Россией и всем миром, потерявшие половину территории и массу народа, они не сломлены. Они по-прежнему помнят, кто их враг и кто им помогал в самые трудные дни борьбы за честь и национальную независимость.
Во время боснийской войны мне в качестве журналиста приходилось часто бывать на передовых рубежах обороны сербской гвардии. В январе 95-го наша машина, в которой помимо меня и моего боевого товарища Михаила Нуждинова находилось несколько сербских солдат и русских добровольцев, была расстреляна из засады исламскими боевиками.
Мы возвращались в город Пале, где находилась ставка Радована Караджича. Дорога была горной, крутой, заваленной снегом. Склон покрывал молочный туман, поэтому двух стрелков водитель нашего микроавтобуса заметил слишком поздно. Открыв огонь на поражение, они убили шофера и двух соседей, сидевших слева и справа от меня. Ответным огнем оба нападавших были застрелены. Автоматная очередь прошила корпус автомобиля как швейная машинка, разбив лобовое стекло и унеся несколько человеческих жизней. На мне же не было и царапины.
Ровно через год в Сараево я снова попал в переплет. В коридоре длинного перехода между мусульманской и сербской частями города, напоминавшем строительный забор, замешкалась пожилая женщина. Она тащила на себе какие-то тюки и совсем запуталась в них. Для снайперов, которые в те дни безраздельно хозяйничали в разрушенном Сараево, женщина была как на ладони. Не желая стать мишенью для обезумевших от крови стрелков, жители города натягивали посередине улиц веревки или проволоку и набрасывали на них одеяла, простыни, старые ковры — все, что могло ухудшить обзор снайперов и скрыть от них передвижения людей. Я решил вызволить несчастную женщину и побежал ей навстречу по коридору перехода. Мне удалось буквально оттащить ее вместе с «узлами» метров на пятьдесят, где мы смогли укрыться за броней французского бронетранспортера, раскрашенного в бело-голубые цвета миротворцев.
Любопытна была реакция сопровождавших меня сербов. Сначала за мой «подвиг» они решили представить меня к награде. Однако затем выяснилось, что спасенная мной женщина — не сербка, а боснийская мусульманка. Тут старший сербский офицер устроил мне настоящий разнос. Он кричал, что я мог поймать пулю любого меткого лихача. Мол, безнаказанность превращала снайперов в охотников, которые выслеживают любую живую мишень. Конечно, он был прав, но почему-то мне показалось, что если бы я спас сербку, то он бы на меня так не орал. Да и про орден они как-то сразу позабыли.
Да, гражданская война — самая жестокая из всех.
В Пале я несколько раз встречался с главой Республики Сербской профессором Караджичем и командующим армией боснийских сербов генералом Радко Младичем. Генерал был чрезвычайно популярен среди сербов. Он был символом национального сопротивления, живой легендой. Как-то раз Младич обратился ко мне с вопросом, могут ли русские самолеты сбросить над территорией Сербской Краины пустые ящики или контейнеры, как будто Россия решила поддержать своих братьев в борьбе. «Оружия и боеприпасов нам не надо. Всё есть. Если закончатся, добудем в бою. Но нам важно показать воюющим сербским крестьянам, что мать-Россия их не забыла. Американцы с воздуха поддерживают наших врагов, постоянно сбрасывают им военные грузы и провиант. А нам хотя бы пустые ящики сбросьте. Все остальное мы сами сделаем», — обратился ко мне Младич. Сказать, что мне было стыдно за мою страну в этот момент, — значит ничего не сказать. Только «царские волки» своим беспримерным героизмом напоминали сербам, что русские в России еще остались.
За время моей работы постпредом России при НАТО коллеги часто спрашивали меня, не изменилось ли мое мнение о Караджиче и Младиче после того, как их объявили в международный розыск как военных преступников. Отвечу так: я никогда не занимался героизацией участников чужих гражданских войн, поскольку всегда считал, что на гражданских войнах героев вообще не бывает. Гражданская война— вообще самая страшная и грязная из всех возможных войн. Брат идет против брата, отец — против сыновей. Офицеры, давшие присягу на верность своему отечеству, не знают, какой части этого распавшегося отечества они должны быть верны. Что же касается степени вины тех или иных политиков или военачальников, то определить ее может только суд. Справедливый суд. Гаагский трибунал справедливым судом я не считаю. Это судилище, а не суд. Я ему не верю.
Вскоре блокада тяжелого вооружения сербов «голубыми касками» ООН поставила православных славян в тяжелейшее положение. В августе-сентябре 1995 года удары НАТО с воздуха, разрушившие сербские военные объекты, центры связи и системы ПВО, подготовили новое наступление мусульмано-хорватской армии. В октябре 95-го оставленные один на один с НАТО сербы были вынуждены подписать соглашение о прекращении огня.
В середине декабря Совет Безопасности ООН поручил Североатлантическому альянсу сформировать миротворческие силы для прекращения конфликта в Боснии и Герцеговине. Россия, в XIX веке обучившая и вооружившая профессиональную сербскую армию, вместе с которой русские войска воевали против Османской империи, Австро-Венгрии, Пруссии и даже Японии (сербский добровольческий корпус принимал участие в Русско-японской войне 1904–1905 годов), в конце XXвека подписывает постыдные решения по «умиротворению Балкан». В соответствии с ними НАТО впервые получила право провести наземную операцию за пределами зоны своей ответственности. Роль ООН оказалась в этом деле жалкой.
Война в Боснии и Герцеговине унесла более 200 тысяч жизней, из них более 180 тысяч — мирные жители. Но главное — она продемонстрировала однополярность мира и возможность для США и НАТО действовать безнаказанно.
Боснийская война пристрастила НАТО к ведению боевых действий за пределами зоны своей традиционной ответственности. Весной 1999 года Североатлантический альянс в обход Совета Безопасности ООН напал на Югославию. В результате непрекращающихся бомбардировок и шантажа посредников югославская армия была вынуждена покинуть коренную, родовую сербскую территорию — край Косово и Метохия. Легализовавшиеся албанские боевики немедленно развязали террор против не успевшего бежать сербского населения. Были осквернены все православные христианские святыни, под бульдозерами оказались сербские кладбища. Террор и погромы не прекращались, несмотря на протесты правозащитных организаций и ЮНЕСКО (в крае были разрушены все культурные ценности, входящие в перечень памятников, охраняемых этой международной структурой). Вошедшие в Косово натовские войска решили не вмешиваться в албанские бесчинства, предпочитая безучастно наблюдать за насилием над сербами. Этой агрессией НАТО нанесла своей репутации колоссальный ущерб.