России нужно было найти иную стратегию переговоров и, подобно «Медному всаднику» — Великому Петру, вновь «прорубить окно в Европу». Обложившись пачками документов, сотрудники аппарата Комитета Госдумы по международным делам принялись изучать шенгенское законодательство с целью найти в нем внутренние противоречия и зацепки, которые мы могли бы использовать в продвижении нашей позиции.
Вместо бесхитростного официального лобового подхода мы решили использовать приобретенный нами в ПАСЕ опыт парламентского «крючкотворства», так, чтобы бюрократам Еврокомиссии крыть было нечем. Кто-то из нас предложил применить против евробюрократов их же излюбленное оружие — тему защиты прав человека — и перевести камерные дипломатические переговоры в широкую публичную правозащитную дискуссию.
Сама стратегия на переговорах с ЕС по Калининграду предполагала решение двух задач.
Во-первых, мы предложили рассматривать возможность решения вопроса о калининградском транзите с точки зрения перспективы полного упразднения между Россией и странами ЕС визового режима. В связи с этим мы подготовили президенту проект его послания главам государств Евросоюза, который и дал старт нашему «штурму» Брюсселя и Вильнюса.
Предлагая найти «временное решение», мы указывали на наличие в самом шенгенском законодательстве брешей для правового решения конфликтного вопроса. Например, статья 5.2 дает право стране-участнице делать исключение из режима Шенгена или приостанавливать этот режим в отношении отдельных категорий иностранных граждан «по гуманитарным соображениям», по соображениям «национальных интересов» или в связи с другими международными обязательствами. А внимательно прочитанная нами статья 141, оказывается, прямо давала возможность странам-участницам добиваться внесения изменений в правила Шенгена в связи с «фундаментальным изменением обстоятельств». Очевидно, что появление части российской территории внутри Шенгенской зоны подпадало под это определение. Ведь «творцы Шенгена» ни в 1985-м, ни даже в 1990 году не могли предвидеть распада СССР и бурного расширения ЕС, что, собственно, и послужило «фундаментальному изменению обстоятельств».
Во-вторых, помимо чисто переговорной тактики мы приступили к разработке плана оживления приграничного сотрудничества и развития в Калининграде специальной экономической зоны. Жуткое, особенно на фоне соседей — Литвы и Польши, социально-экономическое отставание региона порождало опасную тенденцию к сепаратизму, особенно в молодежной среде. Стали появляться идеи учреждения некой «балтийской республики» с последующим ее включением в Евросоюз. Такие настроения в разгар тяжелейших дискуссий с ЕС были сродни удару ножом в спину переговорщикам. Кроме того, массовая преступность, проституция, эпидемия СПИДа, наркоторговля, дальнейшее ухудшение социально-экономической и экологической ситуации в Калининградской области давали европейцам дополнительные аргументы к ужесточению позиции по пограничному режиму и транзиту в Калининград.
Поняв слабые места переговорной позиции Евросоюза, я решил помочь моему президенту выйти из тупика дипломатических переговоров, переведя их на уровень широкой общественной и правозащитной дискуссии. Сняв трубку правительственной связи, я набрал номер «Первой приемной» — аппарата президента. Путин тут же соединился и, выслушав меня, предложил приехать к нему в Кремль прямо тотчас. Через 15 минут я уже докладывал ему свой подробный план по Калининграду.
«Я хочу возложить на вас миссию моего специального представителя на этих переговорах, иначе они посыплются. У МИДа нет идей, как избежать кризиса с Брюсселем и при этом еще сохранить безвизовый транзит. Ваш план может сработать. Все, что вы мне изложили, принимается. Сейчас мы согласуем ваше назначение с Игорем Сергеевичем Ивановым», — президент нажал какую-то кнопку на пульте связи. Министр иностранных дел оказался на рабочем месте.
Путин изложил идею назначить меня спецпредставителем президента. Иванов артачился. Наверное, не хотел признавать, что МИД эти переговоры завалил. А может быть, думал, что я хочу занять его министерское кресло. (Интересно, почему наши чиновники сначала думают о кресле, а потом о деле?) «Игорь Сергеевич категорически возражает», — сообщил мне президент, повесив трубку. «Вам решать», — ответил я, попрощался и вышел из кабинета.
На следующий день, 12 июля 2002 года, в актовом зале здания Министерства иностранных дел на Смоленской площади проходило совещание российских послов. Все ожидали приезда президента. Путин, как обычно, задерживался, послы об этом знали, поэтому никто в намеченный час в душный зал не заходил. Все толпились в фойе и курилке.
Я подошел поздороваться к министру и его заместителям. Посматривая на часы, они напряженно ждали сигнала из министерской приемной, когда же президент сядет в лимузин и помчится с дачи в Москву. Увидев меня, Иванов выпрямился и в расчете на то, что его услышат все замы, громко произнес: «Я не знаю, что ты там вчера нашептал президенту, но ты станешь его представителем по Калининграду только через мой труп. Я готов съехать из своего кабинета. Пожалуйста, садись в мое кресло и командуй, но пока я — министр, решать проблему калининградского транзита будет наше министерство!» Я парировал: «Что же вы раньше эту проблему не решили? И вообще, не разбрасывайтесь вашим трупом».
Сцена была неловкая и, прямо скажу, некрасивая. Я меньше всего хотел конкурировать с МИДом в решении столь важного вопроса. Любая трещинка в переговорной позиции России была бы немедленно использована нашими оппонентами, и в итоге проиграла бы вся страна. Поэтому моим желанием было как можно быстрее замять этот конфликт и начать сообща реализовывать нашу новую стратегию.
На следующий день я выехал в город по хозяйственным делам. Машинально включил радио в автомобиле.
Диктор зачитывал указ о назначении меня «специальным представителем президента Российской Федерации по вопросам жизнеобеспечения Калининградской области в связи с расширением Европейского союза». «Сложное название, — подумал я, — но точное».
На следующий день я собрал наших экспертов, чтобы обсудить план действий. Ситуация была непростая. Как вести переговоры, мы знали. Указ президента обо мне подписан. Это в плюсе. А что в минусе? Полномочий и прав по координации работы правительственных органов, задействованных в калининградском вопросе, у меня нет. Возможности хотя бы ознакомиться с практическими наработками МИДа на переговорах с Еврокомиссией нет. Указания нашим посольствам в Литве, Бельгии и дипломатической миссии при Европейских сообществах взаимодействовать со мной тоже нет. Нет даже финансирования на командировки, нет офиса и хотя бы минимального штата дополнительных сотрудников, необходимых для полноценной работы по столь важному для государства вопросу. Ничего этого в наличии не было, и путинским указом не подразумевалось. В общем, нас высадили на «лунной поверхности» с указанием в духе: «иди туда, не знаю куда, найди то, не знаю что». Зато в случае провала переговоров теперь было с кого спросить. И самое интересное в этой ситуации было то, что я сам «напросился».
Я сразу вспомнил и рассказал слегка приунывшим коллегам анекдот, чем отличается атака итальянской пехоты от русского штыкового удара. Когда русский офицер вылетает из окопа на бруствер, он кричит своим солдатам: «Братцы! Постоим за матушку-Русь! Ур-р-ра!» — и увлекает бойцов своим примером в яростную атаку. В итальянской армии все происходит иначе. Когда храбрый офицер вылезает из окопа на бруствер, он кричит своим солдатам: «Avanti, avanti!» («Вперед, вперед!»). При этом восхищенные итальянские солдаты, оставаясь в окопе, начинают бурно аплодировать, восклицая: «Bravo, bravo!» («Молодец, молодец!»). «Так и мы, — говорю я коллегам, — уже на бруствере, зовем всех в атаку, а нам лишь аплодируют из окопа!»