— А вы знаете, что коллективизация помогла нам выиграть войну? Иначе— бегай, собирай у единоличников хлеб во время войны. В колхозах и то нам приходилось убеждать. Я ездил со Шверником в сорок третьем году в Татарию, Башкирию хлеб собирать.
— С колхозника и то трудно было собрать. А с частника — черта с два.
— Да, с частника черта с два. Не только Шверник, но и другие члены Политбюро были посланы добывать хлеб… Мы в Казани были, в Уфе, в Ижевске…
Любопытную историю рассказал нам секретарь обкома Ижевского… Не Ижевского, а, простите, Удмуртского обкома. Чикин был такой. Очень интересный человек, первый секретарь. Во время войны ему вдруг позвонил Сталин. И говорит: «Здравствуй, это Сталин. Нам, — говорит, — нужны винтовки. Сколько ты можешь срочно сделать?». В течение, не помню, месяца, что ли… Чикин спрашивает: «Сколько нужно?» — «Очень много. Сколько тысяч можешь сделать?» Я забыл, какую он цифру назвал. А Сталин сказал: «Нет, это смехотворно мало». И назвал цифру в пять или шесть раз больше. И Чикин отвечает: «Товарищ Сталин, извините, но это невозможно». Тогда, по его словам, Сталин сказал (он Швернику рассказывал, мы вместе сидели за столом): «Ты знаешь что, сам от себя не говори. Ты поди, спустись, усади своих рабочих, инженеров, техников и передай им, что Сталин просит рабочих завода вот такое количество винтовок в такой-то срок изготовить… Послушай их, держи совет, а потом доложи мне». Он ответил: «Понятно, слушаю, товарищ Сталин». Пошел вниз, собрал рабочих, инженерно-технический персонал… Когда отдельные вопросы сразу не могли решить, то отправляли специалистов разобраться на месте. Подвести базу надо было, рассчитать время, ресурсы. Короче говоря, они долго совещались. И в конце концов рабочие сказали, что могут сделать. Решили, что все будут днем и ночью находиться на заводе, пока не выполнят задание. Чикин доложил Сталину. Тот засмеялся и сказал: «Ну вот, видите. Рабочие, оказывается, знают лучше, чем мы». Потом Чикин ему ежедневно докладывал о ходе выполнения. Он жил и спал на заводе.
Вот такой интересный человек был. Мы с ним ездили еще в глубинку. В Глазов, что на самой границе автономной республики. Такие дороги, что туда еле «виллис» пробирался (мы на трех-четырех «виллисах» поехали). И меня что удивило: этого секретаря обкома в любом колхозе знали в лицо и по имени-отчеству. Говорили так, что видно было: он там бывал не единожды.
— Вот как работали!
— Да. Так работали. Это в сорок третьем году. Вы Лаврентия об этом спросите. Он много лет работал со Шверником, а также с Косыгиным, Кагановичем, Малышевым. Вся документация по эвакуации прошла через его руки…
Шверника я вижу ежедневно во сне двадцать пять лет. Ежедневно во сне! И сейчас вижу, как я уже говорил, в неделю раза два. Вот клянусь детьми, внуками! Два раза в неделю я его во сне вижу обязательно. И охраняю. Все охраняю! Власик мне однажды сказал: «Бичиго, я только оденусь, только сяду завтракать, все думаю, хоть бы скорей пришла ночь». — «Почему?» — «Я Сталина во сне увижу!» Вот так были преданы люди…
— А кто по национальности был Шверник?
— Русский. Фамилия его Шверников, знаете, псевдонимы… «ов» отпало, и получилось «Шверник». Жена его украинка была. Мария Федоровна. Бывший партийный работник. У нее кличка была Маруся Белая. На кладбище она под этим именем лежит. Властная женщина. Калинина однажды отчитала… На каком-то приеме…
Рузвельт и Черчилль
— После Крымской конференции Сталин вызывает моего отца и говорит: «Саша, я хочу тебе поручить большое дело. Когда Рузвельт здесь был, он в разговоре мне обещал, что после победы приедет к нам отдыхать. Я хочу подготовить все условия для того, чтобы у него был выбор. Поэтому создадим Управление госдач при Главном управлении охраны, ты пойдешь туда управляющим. Туда войдут Ливадийский дворец, Юсуповский и все, что тебе понравится в Крыму. Надо дать возможность выбора Рузвельту. Вот он пожелает выехать из Ливадийского дворца куда-нибудь, но поскольку он больной и ему трудно передвигаться, нужны промежуточные станции, где он мог бы остановиться на несколько часов или на день-два». Сталин дал отцу такое указание. Отец поехал. Создалось управление, все это делалось под видом того, что готовится дача для отдыха Сталина. О подлинных причинах никто не должен был знать. Сталин сознательно шел на это.
— Рузвельт был очень жесткий человек…
— Да, очень жесткий… Ну, у Сталина с ним сложились хорошие отношения, правда, у них были кое-какие размолвки, насчет сепаратных переговоров американцев, Даллеса, с немцами…
— Георгий Александрович, вы встречались и находились рядом с Черчиллем, какое он производил впечатление как человек?
— Крепкий мужик был, крепкий… Когда смотрел на вас, такое ощущение было, что он вас пронизывает взглядом, всю вашу душу видит. Причем он так нет-нет и задержит взгляд на человеке. Но когда о Гитлере заговорил, так ударил по столу, что показалось, этот стол развалится. Аж пена у него изо рта шла… Это — фигура…
— А когда ездили туда со Шверником, вас как представляли?
— Как секретаря… Второй раз тоже мы ездили, в сентябре—октябре 1943 года в Англию. Но уже совсем другая миссия была. Нашу делегацию пригласили на конференцию лейбористской партии, которая ежегодно в конце сентября — начале октября проходила. В одном дачном месте она проводилась. Тогда с нами уже не возились, потому что задача была не такая серьезная, как в первый раз. Принимали нас Черчилль, Иден (министр иностранных дел, потом премьер-министр). И меня как раз (они заранее заготавливают визитки, где кому сидеть) усадили рядом с женой Идена…
— А вы под какой фамилией ездили?
— Эгнаташвили… И она меня спросила: «А какая ваша профессия?» Я говорю: «Шофер…» Потом принимал нас председатель Союза портовых и транспортных рабочих… Летели мы через Тегеран, Каир, Гибралтар. В гостях были у английского посла в Каире. Посол поляк почему-то был. Отношений у нас с Египтом не было, нас принимал английский посол, и вечером он пригласил Николая Михайловича поужинать в ресторане на лоне природы. Николай Михайлович взял меня, мы сидели втроем. Посол сказал: «После войны Сталин даст приказ, и вся военная промышленность перейдет на гражданскую, а нам достанется очень туго… Это связано с большими трудностями…»
Репрессии
— Георгий Александрович, недавно прошла вторая волна грязи, в шестидесятых— первая, а сейчас океан захлестнул, все вываляли в грязи… И основные обвинения направлены против Сталина — он все знал, это с его санкции арестовывали, и так далее. То есть он одного арестовывал, снимал, другого назначал. Ягода, Енукидзе, Ежов, Берия и т. д. Ваш взгляд на то, что же все-таки происходило? То, что аресты были, — факт. Но что это было?
— Было то, что… несомненно, были слухи, которые были направлены против Сталина. Хотели его отстранить. По поводу Тухачевского я не сомневаюсь ни минуты… Он работал в Германии, в Генеральном штабе, и там, видимо, его раскусили…
Случай помню… Я учился на военном факультете, к нам вдруг… генерал, или комиссар, или как там, Никитин, собирает нас… говорит об этих арестованных, вот они такие-то предатели… В это время подошла «эмка», оттуда вышли чекисты и его арестовали. Его самого. На глазах у нас. Вот такая волна была. Видимо, военные все это готовили…