Я вернулся к своим и коротко обрисовал ситуацию офицерам. И лейтенант Угаров, и капитан Дмитриенко промолчали, хотя я ждал совета. Угаров вообще любил давать советы, когда я не просил. Дмитриенко не боевой офицер. Он специалист по десантной подготовке. Но сейчас ни тот ни другой слова не сказали. А мне так, скажу честно, хотелось хоть с кем-то ответственность разделить... Минутная какая-то слабость была... Думал, посоветуют, мне легче решать будет... А решать надо правильно... Хотя правильного решения здесь все равно нет...
Мне уже предстояло писать похоронки двум матерям. Два солдатских тела лежали здесь же, неподалеку, прикрытые одеждой от моросящего дождя. Случись что и появись над нами вертолет, тела убитых загрузили бы первыми... А нам, оставшимся, предстояло решать собственную судьбу... То есть мне, как командиру, предстояло решать судьбу оставшихся... И любое мое решение было бы не в пользу солдат...
Я лучше, чем кто-либо другой, знал действительную силу отряда. Большинство солдат из «молодых», не обученные еще в достаточной степени. Они не могут еще и спецназовцами с полным основанием называться. Если со «стариками» и с «дедами», натренированными и натасканными, участвовавшими во многих учениях, можно было бы еще надеяться на ночной прорыв, конечно, не методом «вытеснения» [6] , как ходят опытные офицеры спецназа, но каким-то похожим методом, нынешний состав отряда годился только для выполнения разведки, но никак не для сложнейшего боя с численно превосходящим противником. Положение казалось безвыходным, если не считать возможность появления помощи с воздуха. Но и появление помощи выглядело призрачным и маловероятным. Оставалось только два пути. Всем погибнуть – хотя обычно так не бывает, обычно хоть кто-то в живых остается, и хуже всего будет, если в живых останется командир... Или сдаться... Пройти через унижения плена, через боль и издевательства...
Я думал тогда о мальчишках... О необученных солдатах, которых привел сюда... Никак не о себе... А если и думал о себе, то только в том ключе, что мне, если жив останусь, придется ответ держать перед их матерями... Страшный ответ...
Через четыре выторгованных часа я вышел для продолжения переговоров. Вышел, не приняв окончательного решения, но уже устав смотреть на небо в ожидании появления долгожданного голубого цвета. Небо по-прежнему было прочно сковано серым и тяжелым месивом непогоды. Вертолеты не прорвутся через эту хмарь...
Со мной уже другой полевой командир разговаривал. Тот, седобородый с моложавым благородным лицом, не пришел. У седобородого был ясный и прямой взгляд. У нового взгляд был, как у большинства чечен, высокомерный и презрительный. Но я разницы не видел.
– Ты созрел, капитан? – сразу спросил он. – Если ты пришел, значит, ты готов, я надеюсь... Если не готов, мы готовы... Вся ваша позиция стоит под нашими минометами. По одному взмаху моей руки земля под вами перевернется и загорится...
– Я созреваю... Но не надо так торопить меня... – сказал я.
– Погода плохая... Мои люди домой торопятся... В тепло, чтобы просохнуть и посидеть за столом... Мы не любим, как вы, голодать...
Откуда-то он знал, что у нас уже кончился сухой паек. Разрешено было брать сухой паек только на пять суток... Боекомплект взять про запас разрешили... А вот питание – нет... Интенданты рассчитывали, как всегда, списать на нас то, что они потом продадут на базаре...
– Я хотел бы обговорить условия... – продолжал я тянуть время.
– Тебе же сказали, что никаких условий быть не может...
Значит, он в курсе всех предварительных переговоров.
– Так не бывает. Если нет условий, значит, мы складываем оружие, выстраиваемся, а вы сразу же расстреливаете нас... Так?..
– Успокойся, мы не собираемся вас расстреливать... Мы давно могли бы вас уничтожить...
– Если бы могли, вы уничтожили бы... – по его глазам я понял, что попал в точку. – Уже уничтожили бы...»
* * *
Я не успел дочитать. Позвонил Онуфрий. Голос скорбный:
– Толян, я с квартиры Петрова... Приезжай сюда... Помочь надо... Людмила Евгеньевна просит... Подполковник наш куда-то запропастился...
И тихонько, коротко, в одну ноту издал волчий вой.
– Еду... – отозвался я и сунул тетрадь в карман.
Такой короткий вой, что я услышал в трубке, означает боевую тревогу...
Мне не надо так долго собираться, как обычно собирается сам Онуфрий. Быстро оделся, сунул за пояс на спину пистолет в кобуре – и я готов. Машину я держу не в гараже, до которого долго добираться на метро, а потом на автобусе, а на платной стояке. До стоянки пять минут быстрого хода. Ну, от силы – десять минут. Удобство в том, что стоянка принадлежит мне, но этого никто не знает, поскольку оформил я ее на родственника. Даже дежурящие там парни не знают, что я хозяин. И я веду себя скромно, как и полагается клиенту. Правда, в прошлом месяце одного хама уволил. Но, опять же, не представился ему. Впрочем, хамил он не мне, хотя и на моих глазах...
«Ниссан Патрол» не слишком удобен для езды по такому не приспособленному для большого количества автомобилей городу, как Москва. Не всегда есть возможность повернуть шустро и обогнать кого-то, если требуется. Тем не менее мне нравится на нем ездить. Себя ощущаешь как в танке. Даже «Хаммер» Онуфрия такого ощущения не дает, потому что он короче почти на полметра...
Говоря честно, я не собирался заезжать на квартиру к капитану Петрову, понимая, что там сейчас может происходить, хотя мы с Волком по паре раз в каждый месяц к Леониду Михайловичу заглядывали. Просто проведать больного человека... Но это, хотя дружбой и не было, все же на нее походило... Там, кстати, однажды и познакомились с Сергеем, младшим братом нашего ротного. Вообще-то капитан не был именно нашим ротным, поскольку мы с Волком службу проходили в роте связи, хотя и были закреплены за ротой Петрова. И с самим Петровым имели дело только во время короткого пятидневного рейда по чеченским тылам и последующих почти трех месяцев плена... Но этот короткий срок стал настолько весомым в жизни каждого, что все мы, его пережившие, забыть уже не могли. И даже если нам говорить было не о чем – мы могли просто сидеть в одной комнате, пить или водку, или чай, или даже вообще ничего не пить, а просто молчать. И этого было достаточно, чтобы друг друга чувствовать.