Второй группой оказались, по определению Ленина, «мелкобуржуазные демократы с почти социалистической терминологией». Люди, верившие, что возможна и необходима демократическая революция, но не понимавшие или боявшиеся понять логику революционного процесса. Они готовы были свергать царя, искренне считая, что на этом исторические задачи общественного переворота будут исчерпаны, а социальная система встанет на путь естественной «прогрессивной эволюции».
Наконец, на самом левом фланге оказались «новые якобинцы» (большевики и часть радикальных народников), понимавшие, что, начавшись как политический переворот, революция либо станет социальным переворотом, либо потерпит поражение. Как говорила Роза Люксембург, локомотив не может остановиться посреди подъема. Он может либо добраться до верхушки склона, либо упасть.
В основе радикального прогноза Ленина и Троцкого лежала, однако, не только аналогия с французской и английской революциями, но и их анализ текущей расстановки классовых сил в России и в мире. В первом случае они оказались полностью правы, понимая, что российская буржуазия слаба, что она тесно и неразделимо связана с самодержавно-помещичьим государством, а потому не сможет ни самостоятельно взять власть, ни тем более удержать ее. События 1917 г. это полностью подтвердили. В международном плане прогноз Ленина и Троцкого оказался менее точным. Ожидаемая рабочая революция на Западе не состоялась, что в значительной мере и предопределило трагический исход «советского эксперимента». Но и в данном вопросе лидеры большевиков заблуждались не так сильно, как порой считают. Ведь революционные взрывы в Европе все же происходили — в Германии и Венгрии власть рухнула. Да и во Франции политическая ситуация была крайне накалена. Кто знает, какой оборот приняла бы немецкая революция, окажись среди ее лидеров персонажи масштаба Ленина?
В начале XXI в. Рой Медведев и другие «красные путинисты» в точности воспроизводили аргументы «оборонцев», только место кайзеровской Германии в их сознании заняла Америка Джорджа Буша. Сходство усиливается, если сопоставить судьбу «отца русского марксизма» Г. В. Плеханова, сделавшегося «оборонцем», и ветерана советского диссидентского движения Роя Медведева, превратившегося из проповедника «критического марксизма» в пропагандиста путинского режима. Трагизм ситуации в том, что, став на подобные позиции, заслуженный левый теоретик объективно оказывался инструментом реакции, причем реакции черносотенной: избранная политическая позиция заставляет его поддерживать и антисоциальные реформы, и репрессии против других левых, не говоря уже о свертывании демократических свобод и притеснении национальных меньшинств под предлогом борьбы с терроризмом. Ведь любая борьба с властью ведет к дестабилизации, работает на руку «враждебным силам», подрывает государство и т.д. Соответственно, какие бы мерзости власть ни вытворяла, у наших героев уже просто не остается иного выбора, кроме как ее поддерживать, поскольку они являются ее политическими и моральными заложниками.
Либеральные радикалы (или, пользуясь ленинским термином, «мелкобуржуазные левые»), напротив, по форме своих выступлений могли выглядеть ужасно революционными. Их ненависть к власти совершенно искренна. Но их политический горизонт определялся задачами либеральной оппозиции: действующую власть необходимо свалить, но дальше ни шагу. Либеральная буржуазия всегда кровно заинтересована в том, чтобы остановить революционный процесс. Радикалы, как ни странно, оказались в этом вполне согласны с либералами. В этом плане показательны заявления Эдуарда Лимонова, который обнаружил полное отсутствие интереса к социальной борьбе. Предел политического горизонта подобных радикалов — это «правильная» на западный манер демократия, при которой заслуженные борцы с путинским режимом получают возможность заседать в парламентах и министерских комиссиях. Либеральная оппозиция, со своей стороны, аплодировала героизму таких революционеров и всегда была готова бороться за их права. Ведь сама она в тюрьму идти не собиралась и спины под полицейские дубинки подставлять не хотела.
Наконец, группы и течения, составившие костяк формировавшегося Левого фронта (пока еще организационно очень рыхлая, но идеологически постепенно консолидирующаяся масса). Суть ее позиции, при всех поправках на изменившуюся эпоху, оказывалась та же, что у большевиков предыдущего столетия. Демократическая революция необходима, но она является не более чем ступенькой, начальной фазой для социального переворота, который и является нашей целью — не в отдаленном будущем, не в абстрактной исторической перспективе, а непосредственно в ходе развертывающейся борьбы.
По большому счету, конечно, важны не позиции политических течений, а объективный расклад общественных сил. Социально-политическая ситуация в России начала XXI в. оказалась критической. Страна была обречена на дестабилизацию в той или иной форме. И политические силы, пытавшиеся остановить этот закономерный процесс, обречены были на крах.
Кризис совершенно не зависит от усилий левых и даже от стараний либеральной оппозиции. Ничего не меняют ни иностранные субсидии правозащитникам, ни многомиллионные затраты на проведение семинаров для прокремлевского движения «Наши». Власть сама внутренне расколота, в ней началась непримиримая борьба группировок. А власть, лишенную внутреннего единства в условиях кризиса, спасти не может ничто.
Раскол верхов — важнейшее условие перемен. Ленин прекрасно понял это, поставив данный признак на первое место в описании революционной ситуации. Когда верхи консолидированны, а государственный репрессивный аппарат находится в безупречном порядке, даже самая передовая революционная партия свалить власть, а тем более изменить систему, не сможет (кстати, именно в восторженной поддержке репрессивно-силового аппарата проявляется реакционная сущность «оборонцев» и «красных путинистов»).
Слабость буржуазии предопределяет несовместимость либерального общественного проекта с демократией. Раскол власти, возникшее в Кремле противостояние «силовиков» и «либералов» дало обществу исторический шанс избавиться и от тех и от других.
История расставит все на свои места. Каждому предстоит сыграть свою роль. Но для того чтобы сыграть свою роль хорошо, надо ее понять. Не тешить себя иллюзиями, но и освободиться от заблуждений. А потому уроки революций прошлого становятся чрезвычайно важны для нас. Мы не должны повторять ошибок, совершенных нашими предшественниками, но обязаны использовать их опыт.
Российская власть лучше всего умеет управлять самой ею же спровоцированными катастрофами. Это уже не crisis management, а именно disaster management, причем ничего другого российские элиты, по большому счету, делать не умеют и не хотят. Агония режима реставрации может оказаться затяжной. Не столько потому, что режим силен, сколько потому, что общество слабо. И все же рано или поздно эта политика приведет к краху. Кризис не может поддерживаться бесконечно. Порождая большие и малые катастрофы, власть рискует сама рано или поздно стать их жертвой. Если, вопреки усилиям власти, общество и экономика все же стабилизируются, это даст мощный толчок к развитию новых сил и интересов, которые не смогут уместиться в рамках ельцинского или постельцинского порядка.