Декабрьские выборы символизировали разрыв «команды Шмакова» с Партией труда. Как и многие другие оппозиционные организации, Партия труда выборы бойкотировала. Однако она не смогла стать серьезной силой внепарламентской оппозиции. К началу 1994-го она окончательно распалась. Часть активистов партии продолжала группироваться вокруг журнала «Альтернативы» и Олега Смолина, избранного в 1995 г. в Государственную думу.
Такой финал был огорчительным, но закономерным. Крах неформального движения и резкое изменение «правил игры» в 1991—1992 гг. не давали возможности для успешной работы по созданию партийных структур. Не имея собственных организационных ресурсов, радикальные левые стали заложниками профсоюзной бюрократии. А социальная база «новых левых», пытавшихся выразить настроения модернизированных слоев трудящихся в крупных городах, оказалась существенно уже, чем у традиционалистов, которые на какое-то время выглядели единственной серьезной оппозицией.
ВОЗВРАЩЕНИЕ КОММУНИСТОВ
Попробовав прелестей реформ, рядовые избиратели с ностальгией вспоминали о сытой жизни при Брежневе. Да и демократические свободы были введены еще под властью коммунистической партии. Теперь все больше людей стремилось вернуться назад. Но не в сталинское прошлое, а в то почти идеальное «промежуточное» (или — нормальное) состояние, когда цензуры и слежки уже нет, а приватизация и развал еще не начинались.
Нарастающее противостояние власти и общества в России ставило в порядок дня вопрос о радикальной альтернативе. Левые партии не были к этому готовы. Самой массовой из них оставалась возрожденная Коммунистическая партия Российской Федерации. Выборы 1993 г. были для нее лучшим временем. Став гонимыми, коммунисты вновь оказались привлекательны. Партия еще не успела натворить ошибок, она смотрелась как влиятельная традиционная сила. Миллионы людей голосовали за нее, не задумываясь о проводимой партией политике — просто по традиции. Брань в газетах и по телевидению скорее пошла ей на пользу. Массы пенсионеров готовы были поддерживать партию просто по привычке.
На деле все обстояло менее идиллически. Получив голоса на выборах, коммунисты не имели ни четкой стратегии, ни ясного плана действий. С прошлым тоже далеко не все было ясно. На фоне провала капиталистических экспериментов советское прошлое выглядело привлекательнее, а потому критический анализ пройденного СССР пути лидеры компартии предпочитали отложить до лучших времен. В то же время они сами стали частью новой элиты, заседали в Государственной думе, у них были собственные «красные» капиталисты, нагревшие руку на приватизации. Идеологический традиционализм соединился с откровенными попытками приспособиться к новому порядку.
Медлительность была как бы «стилем» компартии. Основательные и солидные, ее лидеры постоянно упускали тактическую выгоду. Невнятность политической линии заменялась «патриотической» риторикой. Зюганов сделал своим коньком патриотизм. Социальные проблемы отошли на второй план, о классовой борьбе ни слова. Эта умеренность не вознаграждалась публикой: как бы ни старались лидеры партии доказать свою «респектабельность», страшно далеки были они от образа «настоящей» современной социал-демократии. Да и на поприще патриотической деятельности можно было найти политиков, которым удавалось делать заявления куда круче Зюганова.
В отличие от других бывших «братских» партий КПРФ не смогла ни обновиться, ни расколоться, ни даже сохранить свои традиции. Судьба официальной «левой» оппозиции в Государственной думе оказалась весьма похожа на судьбу традиционных профсоюзов. Как отмечал политолог Павел Кудюкин, КПРФ являет собой «замечательный образчик политического кентавра» — по своей реальной политике она является правонационалистической консервативной партией, выражающей интересы «наиболее заскорузлых слоев бюрократического капитала». Но при этом в своих идеологических построениях она претендует на «левизну» и действительно «привлекает поддержку традиционалистски-левого, а отчасти даже демократически-левого электората (последнего — за отсутствием лучшего)». Став исключительно парламентской, компартия сохранила все черты бюрократической организации и в результате «так и не стала выглядеть цивилизованной оппозицией, но зато оказалась вполне внутрисистемной» [92] .
Подобные противоречия предопределили зигзаги и виражи «партийной линии». Показательно отношение КПРФ к Сталину. С одной стороны, лидеры партии подтвердили верность решениям XX съезда КПСС и постановлению ЦК КПСС от 30.06.1956 г., осудившим сталинские репрессии. Но с другой стороны, они видели в этих репрессиях «трагические заблуждения и борьбу за власть», одновременно отдавая должное роли Сталина как «великого государственника» [93] . Объясняя причины крушения коммунистической системы в Советском Союзе, они заявляли, что в КПСС «сложились два крыла, а по сути два течения» [94] . Одно, «плохое», ответственно за бюрократизацию и неэффективность экономики, антидемократическую практику и репрессии. Другое, «хорошее», способствовало великим успехам советского народа (индустриализация, победа в войне, развитие образования и социальных гарантий). «Плохое» крыло в основном состояло из деятелей с неславянскими фамилиями. КПРФ, естественно, является продолжателем традиций «хорошего» крыла.
Эта концепция two in one позволяла КПРФ отмежеваться от прошлого, не осуждая его. Ссылки на противоречивость исторического процесса давали возможность удовлетворить сталинистов и антисталинистов, коммунистов-реформаторов и догматиков. Однако вопреки риторике, именно в новой партии складывалось два или несколько течений с весьма разными представлениями о перспективах, целях и задачах организации.
Геннадий Зюганов, избранный лидером на восстановительном съезде, пытался соединить умеренную политику с националистической риторикой, равно отталкивавшей как радикальных левых, так и центристских избирателей, пугавшихся дружбы Зюганова с шовинистами. Поворот части коммунистических лидеров к национализму вполне понятен на фоне распада мирового коммунистического движения. Коммунистическая партия в России уже не могла представлять ядро международного политического течения. Об этом открыто заявляли и идеологи КПРФ. Отвечая на вопрос о том, почему из их программы партии изъят лозунг «пролетарии всех стран, соединяйтесь!», они писали, что этот лозунг «сегодня не отражает реальную готовность международного рабочего и коммунистического движения к массовой солидарности» [95] . Во времена Маркса, когда впервые прозвучал лозунг пролетарского единства, практическая готовность к солидарности была еще меньше. Но Маркс и Энгельс исходили из принципиальных позиций, тогда как Зюганов и его окружение — из бюрократических представлений о «реальной политике».
Идеологи КПРФ предпочитали черпать вдохновение в «русской специфике». Однако успех КПРФ в действительности был предопределен не особенностями загадочной русской души, отвергающей буржуазный прогресс, а неудачей неолиберальной модели капитализма. Причем эта неудача оказалась глобальной. Тем самым возникала как раз потребность в совместных действиях левых разных стран, в новом интернационализме. Потребность, которую руководство компартии не могло и не хотело удовлетворить.