Но остается факт — солдаты, видя, что перед ними крепкий мускулистый мужик, не приняли никаких мер безопасности — не связали его. Да, он стонал и делал вид, что не держится на ногах. Но ведь без крови и следов контузии это должно было вызвать еще большее подозрение, тем более у «азиатов». Да они бы его связали по рукам и ногам и еще бы для верности стукнули прикладом по «тыкве». А вместо этого солдат оставался в кузове с Хартманом один на один. При езде в пустом кузове по проселкам ничего, в том числе и винтовку, держать в руках невозможно — ими нужно держаться за борта, чтобы тебя не бросало по кузову. Почему этот солдат и без оружия не боялся, что Хартман на него нападет? Не боятся только тогда, когда чувствуют свое огромное преимущество, но физического преимущества не было, а криками о боли «азиатов» (и именно их), повторяю, не обмануть. Остается одно — солдаты презирали Хартмана до такой степени, что потеряли осторожность и перестали бояться.
Все сомнения сводятся к одному вопросу — что Хартман сделал такого, что вызвал презрение, превысившее чувство самосохранения? Валялся в ногах, плакал, унижался, кричал: «Гитлер капут, камрады»? Наверное, но вряд ли бы «азиаты» слишком поверили и этому.
Версию о том, что произошло, мне подсказал следующий факт. Во всей биографии Хартмана он ни разу не затрагивает тему запаха, хотя был он в разных местах и в разных обстоятельствах. А в эпизоде своего плена он дважды вспоминает (спустя десятилетия) о запахах. Причем, если в первом случае, допустим, он просто хотел оскорбить солдат, то почему он держит в памяти, что от врача пахло не карболкой, а одеколоном?
Не знаю, прав ли я, но думаю, Хартману вбились в голову запахи оттого, что на протяжении всего этого события его преследовал какой-то запах, о котором он и говорить не может, и забыть его не в состоянии. Не имея возможности говорить об этом запахе, он говорит о других.
Давайте сведем вместе такие обстоятельства:
— врач не оказывает никакой помощи ценному «языку», офицеру;
— солдаты таскают его на брезенте, вместо того чтобы, подхватив под промежность, вбросить в кузов;
— его преследовал какой-то запах;
— о себе сказал, что его грузили, «как кучу мокрого белья», хотя белье никогда на брезенте не носят, откуда эта ассоциация — «мокрого»?
— солдаты презирали его до потери чувства осторожности;
— он описывает всех, как очень ласковых к нему, заклятому врагу, — способ убедить всех в том, что к нему не было презрения;
— он зачем-то счел нужным вспомнить, что не завтракал.
Достаточно много вопросов, чтобы не попытаться объединить их одним ответом. Он такой. Когда Хартман неожиданно для себя увидел, что из грузовика выходят советские солдаты, то от страха с ним приключилась «медвежья болезнь». Думаю, что во фронтовых условиях это не столь уж редкое явление, хотя оно и не сильно украшает белокурого рыцаря Рейха. Во всяком случае, надо признать, что и эта тевтонская хитрость ему удалась. Счастливчик!
Возникает вопрос: почему немецкая пропаганда назначила в «герои» именно Хартмана? Думаю, что он подходил по внешним данным для ведомства Геббельса. Ведь что в тот момент требовалось? Нужно было, чтобы тысячи молодых немцев сели в самолеты и храбро ринулись на русских, нужен был пример того, что это не так уж и трудно, что русских можно бить пачками. Для примера нужен был молодой немец и, само собой, фотогеничный. Хартман подходил идеально.
Судя по всему, пропагандисты готовили нескольких «героев», но те слишком ответственно подошли к этому делу и погибли. Скажем, в Курской битве погиб Г. Штрассель, 25 лет. С начала войны по конец 1942 года у него при 150 боевых вылетах было 14 побед. Но перед Курской битвой из него явно начали делать героя: в июне 1943 года ему записали 18 побед, а с начала битвы — с 5 по 8 июля — ему записали 30 побед и довели счет до 67. (У Хартмана на 5 июля 1943 года числилось 15 побед с ноября 1942 года.) Поэтому не исключено, что Штрассель стал бы «лучшим асом мира», если бы его карьеру 8 июля не прервал капитан Силуков.
Свято место не бывает пусто, и героем начали делать Хартмана, разрешая этому трусу брехать о неимоверном количестве побед.
Применительно к солдатам, да еще и потомкам барона Мюнхгаузена, эта тема, как вы понимаете, неисчерпаема. Поэтому я затрону только два момента, которые дают возможность сравнить, так сказать, порядки в Красной Армии и немецкой.
Шанцевый инструмент
Я уже упоминал книгу Пауля Кареля «Восточный фронт» и то, что фамилия Карель — на самом деле псевдоним бывшего исполнительного директора службы новостей III рейха, начальника пресс-службы Имперского министерства иностранных дел, оберштурмбаннфюрера СС Пауля Карла Шмидта. Назвать его книгу историческим трудом очень сложно и даже не потому, что она чересчур уж тенденциозна, а из-за невысокой культуры автора. Он, может, и хотел бы написать что-то серьезное, но по большей части плохо соображает, о чем он, собственно, пишет. Поэтому у него рядом с безусловными фактами соседствуют такие глупые «залепухи», что даже обижаться на него сложно.
Особенностью его труда является не только то, что он собрал многочисленные воспоминания немецких солдат и офицеров той войны, но и то, что Карель очень редко авторизовал их, то есть не сообщил, кто именно рассказал ему ту или иную историю. А эта анонимность позволяла его собеседникам фантазировать так, как они не посмели бы, если бы их заставили подписаться под их фантазиями. Поэтому, по сути, только у Кареля можно, к примеру, насладиться описанием полчищ монголов на Восточном фронте, другие немецкие авторы про них после войны как-то сразу забыли. Читаешь Кареля и просто видишь, как бравый немецкий ветеран, выпив за его счет пару рюмок шнапса и полируя их кружкой пива, в благодарность за выпивку вешает бедному оберштурмбаннфюреру лапшу на уши.
Несколько лет десятки миллионов человек воевали друг с другом, и по теории вероятности в этом противостоянии могли произойти самые невероятные или нелепые случаи. Скажем, мой отец рассказывал, что у них в дивизии во время боя немецкие истребители штурмовали наши войска, в том числе и минометную батарею, которая вела огонь по немецкой пехоте. Минометчики попрятались в щели, но один сержант продолжал вести огонь — продолжал вбрасывать мины в ствол миномета, и в результате зашедший на штурмовку этой батареи немецкий самолет наткнулся в воздухе на одну из мин и был сбит. Достоверность этого случая подтверждается его уникальностью — никогда больше я не слышал, чтобы еще какой-нибудь самолет был сбит из миномета.
И когда я читаю у Кареля, к примеру, такое описание рукопашного боя: «С дюжину советских солдат подобрались к орудию Гедериха, в десяти метрах вскочили и бросились к нему. Гедерих со своими людьми отбивались лопатками, пистолетами, штыками. Четверо русских было убито. Трое или четверо скрылись в кустарнике. Лейтенант Гедерих получил ранение, как и весь расчет», — то, конечно, пожмешь плечами от того, что 12 красноармейцев, у которых на винтовках были штыки, не перекололи в рукопашной шестерых-семерых немцев с лопатками в руках, но один раз эти лопатки сами по себе не вызывают сомнений — чего не бывало! Но когда в описании рукопашных схваток раз за разом читаешь, что не штыки, а лопатки, были основным оружием немцев в рукопашном бою, то теперь уже вся достоверность этих боев становится сомнительной. А эти лопатки в рассказах немецких ветеранов — непременный атрибут: «Тем временем подтянулись батальоны пехотной дивизии СС «Рейх». Мотоциклетному батальону СС под командой Клингенберга перво-наперво предстояло прорваться через укрепленный рубеж в лесу сразу к западу от Истры на шоссе Волоколамск — Москва, удерживаемый частями знаменитой 78-й сибирской стрелковой дивизии. Известность солдаты этой дивизии получили вследствие того, что не только не брали пленных, но и сами никогда не сдавались. Немцам пришлось с гранатами и лопатками в руках брать в жестокой рукопашной дот за дотом. Мотоциклисты Клингенберга сражались с величайшей храбростью, и многие молодые люди из войск СС отдали в том бою свои жизни». Или: «Перед ними в сумерках октябрьского вечера лежала Тула. Над городом поднимались клубы пыли и дыма. С гранатами, пистолетами и лопатками в руках солдаты прокладывали себе путь через позиции противника». Или: «Наконец наступающим удалось пробить брешь в сильных позициях сибиряков, и два пехотных полка из дивизии СС «Рейх» — «Дойчланд» и «Дер Фюрер» — пошли на прорыв. Стрелять времени не осталось — в ход пошли лопатки и винтовочные приклады. Немцы ударили на батареи сибиряков с тыла». (Немцы могли к винтовкам примкнуть штыки и с ними идти в рукопашную, но по рассказам бравых немецких ветеранов они этого почему-то не делали, а вместо этого у них «в ход пошли лопатки». Почему лопатки, а не штыки?) Или вот: «Головная рота пробивалась через глубокий снег по обеим сторонам дороги к ближайшему селу и, действуя как штурмовое подразделение, атаковала противника узкими глубокими порядками. Атака начиналась с сосредоточенного минометного обстрела. Потом главным орудием становились ручные гранаты или — в рукопашной — шанцевый инструмент. Тем временем остальные роты расчищали дорогу технике. Таким образом, наша боевая группа напоминала медленно ползущего ощетинившегося иглами ежа».