Что ж, он послушался. Или понял, что на верность города рассчитывать не приходится. Выступил на север, в вятичские леса. Но как только он покинул крепость, об этом сразу стало известно его противникам. Двоюродный брат Изяслав Черниговский с 3 тыс. всадников и киевская дружина кинулись в погоню, настигли его. Однако взять Святослава оказалось не так просто. Он развернул свое небольшое войско навстречу преследователям и разметал их. У Изяслава Давыдовича с храбростью было туговато. Одно дело, геройствовать в беззащитных деревнях, другое — когда тебя лупят. Он поспешно удрал.
Но великий князь знал, как подогреть усердие такого соратника — объявил, что отдает ему владения не только Игоря, но и Святослава, Путивльское княжество. О, Давыдович снова воспылал воинственным духом. Поднял черниговские рати, принялся обкладывать родственника со всех сторон. Не постеснялся разослать среди вятичей воззвание — кто умертвит Святослава, получит солидное вознаграждение. Князя гнали, как волка. От Брянска к Козельску, от Козельска к Дедославлю. Его отряды таяли. Ушли половцы, воевать в чащобах им было несподручно. Авантюрист Берладник содрал за службу все золото и серебро, которое нашлось у Святослава, и отправился наниматься к его врагам. Скитаясь по зимним лесам, простудился и умер сын Долгорукого Иван.
Но суздальский князь уже разгромил Ростислава Рязанского, вынудил его бежать в половецкие степи. Юрий выслал гонцов, они разыскали Святослава, установили с ним связь. На помощь ему Долгорукий отправил тысячу белозерских латников. Как только Изяслав Давыдович услышал об этом, у него снова пропало желание воевать, он немедленно свернул операцию и отступил к себе в Чернигов. А Святослав ударил с тыла на голядь, проутюжил и разорил ее селения по Протве и прорвался на территорию могущественного друга. 28 марта 1147 г. Долгорукий сам приехал встретить его в пограничный город Москву — как раз с этой встречей связано первое летописное упоминание о нашей столице.
Горстка героев смогла отдохнуть в Москве после тяжелого рейда. Юрий чествовал пирами Святослава, его сына Олега, Владимира Муромского. Но застолья были, конечно, не главным. Князья совещались, строили планы, и здесь же, в Москве, началась подготовка к наступлению. Долгорукий дал Святославу свежие дружины под руководством сыновей Ростислава и Глеба, снова пригласили половцев. Суздальский князь позвал и других своих друзей, донских бродников.
По весне войско двинулось в поход. Шло по тем же вятичским лесам, но уже в обратном направлении. Города, недавно гнавшие и преследовавшие Святослава, теперь униженно просили прощения или их брали на щит — напоминали, что с Юрием Долгоруким и его союзниками враждовать не стоит. А черниговский князь даже не пытался сражаться. Двоюродный брат, за голову которого он только что сулил награды, вышел на Северщину, и Изяслав Давыдович поджал хвост, прислал посольство. Умолял: «Забудем прошедшее», отдавал обратно его области, выражал готовность вместе идти освобождать Игоря.
Но пока разыгрывались эти события, князь-узник расхворался. Содержали его отвратительно, в сырой холодной темнице обострилась болезнь ног. Он чувствовал, что умирает, попросил принять монашеский постриг и схиму. Что ж, Изяслав II милостиво дозволил. После пострижения Игорь потерял сознание, восемь дней лежал, как мертвый. Но потом вдруг очнулся, стал поправляться. От мира схимник полностью отошел, отдался молитвам. Тем не менее, великий князь его не освободил. Держал под стражей в Федоровском монастыре, разрешал выходить только на церковные службы.
А тут до Киева дошли и известия о наступлении Святослава. Черниговский князь хитрил и двурушничал, уверял, что по-прежнему держит сторону государя. Но Изяслав II столько раз сам обманывал других, неужели он стал бы доверять скользкому Давыдовичу? В Чернигове имелись киевские соглядатаи, донесли об измене. Великий князь поднял столичные полки, позвал сыновей и братьев, союзных венгров. Хотя призадумались и о другом. Коалицию Долгорукого и Святослава подпитывала и сплачивала высокая идея, спасение Игоря… не проще ли будет, если его не станет?
Изяслав II с войсками покинул столицу, он получался как бы и ни при чем. В Киеве он оставил за себя младшего брата Владимира Мстиславича, неопытного, никогда раньше не занимавшего ответственных постов. А через несколько дней от великого князя привезли грамоту. Для ее прочтения созвали вече, и не где-нибудь, а в храме св. Софии. Ясное дело, пригласили не простолюдинов — собрался цвет киевского боярства, митрополит Клим. Клятвопреступник Изяслав II обвинял в клятвопреступлении черниговских князей, клеймил Ольговичей как виновников смут и междоусобиц. Звал «вооружаться от мала до велика», идти «на врагов Мономахова рода».
И тут-то группа подстрекателей забросила предложение: один Ольгович и враг Мономахова рода находится в Киеве, с него надо и начать. Митрополит ужаснулся, пробовал утихомирить страсти. Но его и слушать не стали, отшвырнули в сторону. Бояре из храма выплеснули идею на площадь, а отряды их слуг были уже наготове. Возбуждая народ, кинулись к монастырю. Игоря схватили в церкви во время Литургии. Молодой князь Владимир не растерялся, прискакал следом, отобрал узника у толпы, укрыл в своем доме. Но… князь Владимир оказался один, с ним никто не считался. Убийцы вломились в дом, выволокли Игоря, с издевательствами таскали по улицам. Замучили до смерти и бросили нагое тело на базаре.
На следующий день хоронили. Скромный чин погребения служил игумен Анания, чьим монахом был Игорь. Он не сдержал переполнявшей его горечи, воскликнул: «Горе живущим ныне! Горе веку суетному и сердцам жестоким!» — и небо потряс страшный удар грома. Это был приговор Киеву. Приговор Киевской Руси. Но горожане даже не смогли понять, что же они натворили. Убили невиновного, ну и что? Пожимали плечами: виноваты не мы, виноваты Давыдовичи и Ольговичи. Зачем они хотели освободить брата? А у гробницы Игоря стали происходить исцеления, вскоре его причислили к лику святых. И те же горожане потянулись к нему вымаливать помощь…
Они были очень не похожими друг на друга, русские князья. Среди них хватало таких, кто готов был на все ради власти, ради новых владений и богатств. Впрочем, это было вполне нормальным и для западных, и для византийских властителей. Добейся своего, и неужели духовник, кормящийся при твоем дворе не отпустит грех? А если попадется слишком строптивый, долго ли найти другого? Были и удалые князья, видевшие смысл жизни в воинских подвигах. С кем и за что сражаться — не столь важно. Главное — сверкать доспехами впереди дружины, нестись в пьянящие атаки, лихо крушить врагов. Это тоже было обычным для европейского рыцарства. Но на Руси появилось и совершенно особое явление, святые князья. Их было много, не в пример больше, чем в любой другой христианской державе, даже в Византии.
Причем сказывались не происхождение, не воспитание, а личное отношение к Вере, понимание своего жизненного долга. Порой ближайшие родственники расходились в разные стороны. Ну кто бы мог подумать, что у алчного и трусливого Изяслава Давыдовича Черниговского был родной брат Святослав-Святоша, храбрый витязь, участник многих сражений. Но в один прекрасный день он сложил с себя княжеские одежды, оружие, стал иноком Киево-Печерского монастыря и смиренно исполнял послушание привратника.