В казачьем городке Чернова Дмитрий Иванович созвал совет, поставил вопрос – переходить Дон или встать за рекой? Не перейдешь – подаришь неприятелям свободу маневра. Соединятся или зажмут с двух сторон. Перейдешь – прикроешься Доном от Ягайлы, но и отступить будет невозможно. Братья Ольгердовичи подали голос: переходить. Тогда сама мысль о бегстве отпадет, ратники будут стоять насмерть. Хотя сами же князья и воеводы разве могли допустить мысль о бегстве? Отступление было уже невозможно. Слишком далеко оторвались от родных пределов. Конники еще могут ускакать, а куда деваться пехоте? Бросить ее в степи на растерзание? Дмитрий Иванович подвел итог: не для того сюда пришли, чтобы думать, как спасать свои шкуры. «Честная смерть лучше злого живота».
Через Дон навели мосты, рать потекла через реку. Каждого известили: когда пройдет последний человек, последняя телега, мосты будут разобраны… Впрочем, эта мера имела чисто психологическое значение. Назад ходу все равно не было: если враг спихнет с обрывистых берегов, мосты не выручат. Наоборот, на них будет давка и погибель. Переправлялись, выходили на широкое поле за рекой. Местные казаки называли его Куликовым. Почему? Так повелось, от дедов слышали и сами звали. Поле понравилась великому князю и его военачальникам. С той стороны, откуда ждали врага, лежало большое открытое пространство. Оно сужалось, вписываясь в излучину Дона, рассекалось оврагами и речками: Непрядвой, Смолкой, Нижним Дубняком, на взгорках шелестели густые дубравы. Здесь можно было развернуться, прикрыть фланги естественными препятствиями, замаскировать резервы.
Еще на Оке Дмитрий Иванович урядил полки, назначил в них воевод. Сейчас государь уточнял разделение по полкам, приноравливал к местности их расположение. Воинов разводили на те рубежи, откуда им предстояло завтра выходить в битву… В это не верилось, но это становилось очевидным. Сражение произойдет именно завтра, в праздник Рождества Божьей Матери. Мамай был в 8–9 верстах, горизонт отсвечивал от костров бескрайнего стана. Дмитрий Иванович и Боброк Волынец проверили войска, постояли на вечерне в шатpax походных храмов. Но и в христианстве в сознании людей сохранились некоторые древние, языческие обычаи, поверья. Об их происхождении давно забыли, они стали просто народными. Великий князь с воеводой выехали в поле, еще разок провести рекогносцировку, и Боброк предложил показать ему «некие приметы». Высматривал всполохи на небе, слушал землю, крики птиц и зверей. Приметы подтверждали то же самое, о чем говорил св. Сергий – русские одержат победу, но нелегкую и очень не дешевую…
Утром 8 сентября воины не увидели даже друг друга. Пал туман. Необычайно густой туман. Словно Сама Пресвятая Богородица закрыла людей своим Покровом, оберегала их, давала еще несколько часов пожить, подышать, помолиться, исповедоваться… В тумане чуть ли не на ощупь выстраивались полки. Выдвигался на позиции Передовой, в его рядах слышались бодрые команды князей Семена Оболенского и Ивана Тарусского, московских бояр Акинфичей и бывшего татарского мурзы, а ныне русского боярина Черкиза. За Передовым равнял шеренги Большой, великокняжеский. Выходили на фланги полк Правой руки Андрея Ольгердовича и Левой, ярославских князей. Слышались передвижения и сзади, там размещался Запасной полк Дмитрия Ольгердовича. И мало кто обратил внимание, как удалялся в рощи Засадный полк с князем Владимиром Серпуховским и Боброком Волынским.
Ветерок начал рассеивать мглу только через несколько часов. Проглянувшее солнце ярко засверкало на стали кольчуг, на червленых щитах и плащах витязей, на красных стягах с ликами Спасителя и святых. Праздник! Наступал воинский праздник. Тот самый праздник, когда Господь дарит защитникам Веры и Отечества особенный путь к спасению… А на отдаленные склоны холмов стала вдруг наползать черная масса. Набухала, увеличивалась. Это были враги. Зоркие глаза наблюдателей могли различить суету на самом высоком холме, появившиеся там пестрые пятнышки. Догадывались, это раскидываются шатры, там усядется Мамай – наблюдать и повелевать. Но черная туча не иссякала, вливалась и вливалась из-за горизонта, заполняла поле, буквально втискивалась в него…
Сколько их было? Мамай хвастался, будто 700 тыс. Конечно, врал, запугивал. Неизвестна и численность русского воинства, исследователи оценивают ее с самым широким разбросом, от 40 до 200 тыс. Очевидно, ближе к истине средняя оценка, 80-100 тыс. Летописцы сходятся в едином мнении: такой большой рати Русь еще не выставляла. Может, и выставляла в легендарную киевскую эпоху, но когда это было? А Мамай и впрямь постарался, привел раза в два больше, чем русских, тысяч 200. Вышагивала стройными шеренгами генуэзская пехота. Придерживая лошадей, красуясь блеском шлемов и панцирей, накатывались волны ордынской конницы.
Пока сближались, великий князь успел обскакать полки. Силился, чтобы его услышал каждый – в последний раз вдохновить, подкрепить теплым и твердым словом. А потом Дмитрий Иванович повел себя так, как доселе не поступал ни один государь. Соскочив с коня, начал переодеваться. Велел надеть свое облачение боярину Михаилу Бренку, похожему телосложением и обличьем, а себе принести оружие и кольчугу простого ратника. Он решил встать в общий строй, в первых рядах. Кто как не он призвал людей на смертный подвиг? Дмитрий считал, что обязан в полной мере разделить его. Это был и подвиг величайшего смирения. Государь растворялся среди безымянных, отказывался от личной славы. Пусть воины служат не ему. Он сам служил Господу, людям, Отечеству.
Но начать битву было суждено не Дмитрию. Когда пространство между ратями сузилось, когда уже видны были лица, обе стороны невольно остановились. И в повисшей тишине неожиданно вынесся вперед могучий татарин, горячил коня, выкрикивал оскорбления, звал помериться силами один на один. Русские князья, бояре, дружинники слышали о нем, некоторые были и лично знакомы. Это был мурза Челубей, слывший непобедимым бойцом, не проигравший ни одного поединка. Кто посмел бы выйти против него? Сам голову потеряешь – еще полбеды. Но проигравший осрамит свою армию, падут духом товарищи… Нет, доброволец все-таки нашелся. Колыхнулся, расступаясь, строй, и тихо выехал монах. Пересвет. Вместо панциря – куколь схимы, вместо злых ругательств спокойствие и молчание. Может быть, только губы шевелились, нашептывая молитву. Противники опустили тяжелые копья, дали разгон лошадям. Пересвет нацелил острие метко, убийственно. А чтобы Челубей не увернулся, не защитился, поманил его. Сам открылся для удара. Оба пронзили друг друга.
Это стало общим сигналом. Сшиблись две стены, с воем, грохотом. Первые рубились лицом к лицу, следующие уже на трупах, скользили в кровавых лужах. Мяли врагов, подпирали своих. Сошлись настолько огромные полчища, что многие умирали просто задавленными, задыхались в тесноте. Рубились плечом к плечу, а погибали порознь. Кто уследит в месиве, когда не стало твоего друга, брата, соседа? Сразила ли его сабля, копье или упал и затоптали кони? Об умирающих знал лишь один человек, но он находился очень далеко. Преподобный Сергий в это время молился с братией и начал называть имена людей, чьи души отлетали к Престолу Всевышнего.
Битва клокотала по всему фронту. Передовой полк принял на себя самый страшный удар. Смягчил его, прикрыл главные силы, но и от полка мало что осталось. Уцелевшие ратники были отброшены к Большому полку, слились с ним и снова бились. Изнемогали, уже казалось, что не смогут поднять меч, удержать в руках щит, вообще стоять на ногах. Но какими-то усилиями стояли, удерживали, поднимали.