Средиземное море по-прежнему оставалось ареной борьбы. Страны Северной Африки под эгидой Турции укрепились, обрели безопасность. Но они были далекой окраиной Османской империи. Власть султанских наместников здесь была слабой, им приходилось считаться с местными условиями. В портах сохранялись пиратские «республики», заправляли лидеры разбойничьих группировок. А за ними стояли еврейские работорговцы. Их общины, как и в Крыму, диктовали истинную политику, финансировали походы пиратов [17]. И в Алжире, например, насчитывали около 80 тыс. рабов. Пираты и работорговцы имели сообщников в Италии, Франции и даже в Испании — несмотря на преследования, здесь сохранялись многочисленные тайные организации морисков, крещеных для видимости евреев и мусульман. В 1568 г., когда власти очередной раз попытались искоренить их, мориски подняли восстание. Войска под командованием Хуана Австрийского (незаконного сына Карла V) лишь к 1570 г. смогли подавить его. Мятежников казнили, отправляли на костры инквизиции, на галеры.
А для того, чтобы отвоевать у турок море, была создана «Святая лига», союз Испании, Венеции, Генуи и папы римского. В коалицию приглашали и Россию, венецианцы прислали в Москву посольство, которое оставило восторженные записки о царе и нашей стране. От вступления в союз Иван Грозный уклонился, но все же «Святая лига» воспользовалась тем, что часть османских сил была отвлечена против русских. Она предприняла наступление, и в 1571 г. ее флот во главе с Хуаном Австрийским в кровопролитном сражении у Лепанто (у берегов Греции) одержал победу. В западной литературе принято изображать ее переломным пунктом в борьбе с османами. Но на самом деле битва удостоилась такого внимания лишь из-за того, что европейцам слишком редко удавалось одолевать турок. Особого значения она не имела. Османы и впрямь понесли серьезные потери, но и их противники тоже. Хуан Австрийский пытался развить успех, высадился в Тунисе, но его быстро вышибли. Зато бейлербей Ульдж Али одержал победу куда более внушительную и результативную. Разгромил венецианцев и в 1573 г. отобрал их обширное владение, контролировавшее все Восточное Средиземноморье — остров Кипр.
Самая могущественная из участниц «Святой лиги», Испания, была не в состоянии нарастить усилия против турок, она напрочь увязла в другой войне, в Нидерландах. Оранский и его сторонники сеяли смуту, создавали отряды «гезов» (оборванцев). Герцог Альба побеждал их, брал мятежные города. С повстанцами не церемонились, карали всех подряд. При взятии Гарлема полностью уничтожили население, 20 тыс. человек. Одних перебили солдаты, других развешивали где попало, сжигали. Альба вообще называл нидерландцев «недосожженными еретиками». Оранский пытался противодействовать. Когда испанцы осадили Лейден, приказал открыть плотины и затопить окрестности. Правда, это спасло только горожан, а множество крестьян погибло, уцелевшие потеряли свои хозяйства и умирали от голода. Но кому до них было дело?
А главной неприятностью для испанцев стали «морские гезы», действовавшие на небольших судах. С ними Альба ничего не мог поделать, поскольку они базировались не в Нидерландах, а в «нейтральной» Англии. Пиратствовали в проливе, совершали вылазки на родину. Поднимали новые бунты в городах, возбуждали жителей, праздновали «освобождение», убивали и грабили чиновников, сторонников короля. Потом приходили испанцы, карали, резали, жгли, а подстрекатели благополучно удирали за границу. Наконец, Альба признал, что не может справиться с ситуацией, попросил отозвать его. Филипп II решил сменить «кнут» на «пряник». Вместо Альбы назначил наместником эрцгерцога Альберта — одного из сыновей императора Максимилиана II. Отменил в Нидерландах инквизицию, объявил амнистию. Не тут-то было! Сепаратисты провозглашали себя победителями и о покорности даже слушать не желали.
Сам Максимилиан II помогал сыну искать соглашение с мятежниками. Он вообще был человеком миролюбивым, взял курс на поддержание в своей империи стабильности и спокойствия. Не задевал собственных протестантов. Чтобы не ссориться с ними, отказывал двоюродному брату Филиппу II в просьбах посодействовать подавлению Нидерландов. Туркам тоже предпочитал платить, а не воевать с ними. И Германия переживала редкий для Средневековья период мира и благополучия. Католики больше не убивали реформатов, а реформаты католиков. Погромы в Нидерландах стали выгодными их конкурентам — Любеку, Гамбургу, Бремену, Кельну, Аахену, Вормсу. Немецкие города торговали, богатели.
Но… без казней, убийств и ужасов европейцам было, видимо, скучновато. И в эти мирные десятилетия по Германии развернулась повальная «охота на ведьм». Как ранее отмечалось, она началась еще в 1484 г. буллой папы Иннокентия VIII. Несколькими всплесками прокатывалась по Италии, Швейцарии, Франции. Например, в Брешии в 1510 г. было сожжено 140 женщин, в Комо в 1514 г. — 300, в Валькамонике в 1518 г. — 70… Во второй половине XVI в. эпицентром безумия стала Германия.
Хотя этому были и объективные причины. При религиозном разброде говорить о прочной вере не приходилось. А женщины варились в собственной среде, часто оказывались предоставлены самим себе — для них были недоступны многие профессии, их не принимали в ремесленные цехи, торговые корпорации. Их было значительно больше, чем мужчин: купцы, моряки, солдаты-наемники, строители, батраки погибали чаще, чем их жены и подруги. Неудовлетворенность порождала неврозы и психозы. Неграмотные бабы и девки узнавали друг у друга секреты приворотных зелий, магические средства, чтобы разбогатеть, отомстить обидчикам. Передавались составы всевозможной отравы. Ходили и рецепты мазей с наркотическими веществами наподобие спорыньи или ядовитых грибов — втирая их в тело, можно было «улететь» и оттянуться на «шабаше».
Потом следовал донос какой-нибудь поссорившейся соседки, арестованную подвергали пыткам. Их арсенал был весьма широким, от дыбы до «испанских сапог», щипцов, крючьев. А каждый город содержал одного-двух профессиональных палачей, хорошо умеющих обращаться с этими инструментами. «Ведьма» называла «сообщниц», перечисляя подруг, знакомых, и их, в свою очередь, тащили в застенок. Чтобы лишить «колдовской силы», обривали волосы на теле, для «доказательств» кололи иглами, отыскивая «дьяволову печать». Нетрудно понять, что подобные процессы открывали простор садистам и извращенцам, хватавшим для истязаний женщин покрасивее. Обвиняли и тех, кто побогаче: доносчики, судьи, палачи получали оплату из конфискованного имущества.
В Оснабрюке за 3 месяца сожгли 121 женщину, казни шли и по окрестным селам, и современник писал, что почти «все женское население округа обречено на гибель». В 20 деревнях вокруг Трира за 6 лет отправили на костры 306 «ведьм», после чего в 2 деревнях осталось лишь по 1 женщине. В Эллингене за 8 месяцев истребили 71 жительницу, в Вестерштеттене за 2 года — 600, в Кведлинбурге за день — 133. А ведь это были крохотные городки с населением в 1–2 тыс. человек! Жители в них давным-давно переплелись знакомствами и родством. Но немцы самозабвенно истязали и палили собственных племянниц, соседок, кумушек, тетушек, сестер. В Брауншвейге однажды на площади соорудили столько костров, что ее сравнивали с сосновым лесом. А в Нейссе магистрат деловито высчитал, что жечь «ведьм» придется много и построил специальную печь — для экономии на дровах. В Бамберге даже и особую тюрьму для «ведьм» отгрохали, с пыточными камерами по последнему слову тогдашней техники [149].