Что ж, так или иначе оппозицию подавили. Признаки преступления были налицо: неповиновение царю, заговор, подготовка вооруженного мятежа. На законном основании можно было предать виновных суду и казнить. Но нет, Иван Васильевич не желал жестокости. Он все еще стремился быть таким, как учили его святитель Макарий, Максим Грек (и Сильвестр тоже): являть подданным мир, любовь, «милосердие согрещающим». И, оправившись от болезни, он всех бунтовщиков… простил. Всех без исключения. Обласкал Владимира Андреевича. Не лишил доверия своих советников. Адашева еще и повысил, пожаловал в окольничие, а его отца в бояре. Получили повышения и некоторые другие участники бунта. Царь действовал истинно по-христиански: «И остави нам долги наша, яко же и мы оставляем должникам нашим…»
Увы, «избранная рада» была настроена совершенно иначе. И очень быстро осмелела. В болезни Иван Васильевич дал обет, если останется жив, совершить паломничество по святым местам. Но опять начались странности. Сильвестр и его товарищи с какой-то стати взялись настойчиво и упорно отговаривать царя. Он не согласился и в мае 1535 г. со всей семьей отправился в путь. Начал с Троице-Сергиева монастыря, посетил там престарелого св. Максима Грека. Но когда уже поехали дальше, Адашев и Курбский предприняли еще одну попытку остановить царя! Солгали, будто преподобный Максим передал через них страшное пророчество. Если Иван Васильевич не повернет назад, погибнет царевич Дмитрий. Государь прерывать поездку не стал. Добрались до Дмитрова, побывали в Николаево-Пешношском монастыре. Оттуда по рекам отплыли в Кирилло-Белозерскую обитель. И предсказание вдруг исполнилось… На одной из стоянок, поднимаясь по сходням в струг, кормилица каким-то образом уронила младенца в реку, он утонул.
Совпадение? Ох, не верится в такие совпадения! Что же это за кормилица, которая так небрежно держала царского сына? Если бы как следует прижимала к груди, упала бы вместе с ним, но не выронила. И почему те, кто был рядом, сразу не кинулись в реку за младенцем? Кстати, и в само «пророчество» позволительно не верить. Зачем стал бы св. Максим передавать столь деликатное предупреждение через Курбского и Адашева, если перед этим беседовал с царем и мог ему все сказать лично? Зато «пророчество» очень уж четко совпало с желаниями Сильвестра. Вот и возникает еще одна загадка. С какой стати священник, наставлявший царя в благочестии, препятствовал паломничеству?
Может быть, это объяснялось маршрутом поездки. В Николаево-Пешношском монастыре государь встретился с бывшим епископом Коломенским Вассианом Топорковым. Курбский в последующих работах очень уж сильно обхаял его. Обвинял, что именно Вассиан заронил в сердце Ивана IV семена «зла», научил его не держать советников «мудрее себя». Это, конечно, чепуха. Потому что после встречи со старцем государь, к сожалению, приближенных не сменил. Но Вассиан был племянником св. Иосифа Волоцкого, советником Василия III, а в монастырь его сослали Шуйские, когда захватили власть. Он очень многое мог рассказать государю об истинной политике его отца, о прежних оппозиционерах, еретиках.
Однако была и другая причина жутких «пророчеств». Ведь погиб не только Дмитрий. Как уже отмечалось, умерла первая дочь Ивана IV, Анна. И вторая, Мария, преставилась совсем крошкой. Но ее в реку не роняли. Она была отравлена. Родители этого не знали и даже не заподозрили, это выяснилось лишь при современном химическом анализе останков [69, 83, 84]. А в переписке с Курбским Иван Грозный вспоминал — Сильвестр использовал эти факты, убеждая царя, будто над его родом тяготеет проклятие [37]. Государь начал выходить из повиновения советникам, вести себя самостоятельно. Вот и требовалось запугать его, как это получилось в 1547 г. Деморализовать, задавить, чтобы он комплексовал, выискивал за собой грехи, и можно было восстановить полную власть над ним.
Но нет, на этот раз сломать государя не удалось. И Анастасию тоже. Авторы плана не учли их великую любовь. Они были едины, и они вместе, поддерживая друг друга, перенесли удар. Стойкость царя и царицы просто поражает. Вы только представьте себе состояние совсем молодых супругов (Ивану было 22 года!), теряющих детей одного за другим. Пару месяцев назад чуть не умер муж. Малютка сын принес столько радости — и его не стало… Но погиб не просто ребенок, погиб наследник. Значит, требовалось дать России нового. Невзирая ни на что! Отбросив и подавив свою беду, переживания, стрессы. Собрать волю и преодолеть. Трупик Дмитрия еще не был похоронен, а на обратном пути, в Переславле, остановились в крохотном монастыре св. Никиты Столпника, где жило всего 6 монахов. И здесь Иван и Анастасия зачали ребенка. Это было никак не легкомыслие, не бездумный порыв плоти, это был высший долг. В XVI в. менталитет русского человека очень отличался от нашего с вами, и такие вещи оценивали совсем иначе. Царь и царица уединились, приложившись к мощам св. Никиты, а в это время 6 монахов монастыря молились о даровании сына. Ради державы, ради будущего!
А едва вернувшись из паломничества, Иван Васильевич расстался с супругой, выехал в Коломну и встал во главе армии, ожидая нападения крымцев. Опять же, исполняя долг государя — никакая семейная трагедия не должна была и не могла помешать этому. И Анастасия свой долг исполнила. Долг преодолеть материнское горе, терпеть разлуки с супругом, волнения за него, выносить и родить наследника. Через 9 месяцев после смерти Дмитрия, 28 марта 1554 г., она принесла мужу и стране еще одного царевича, Ивана.
Имеет ли смысл описывать, как счастлив был отец? Радость была искренней и безмерной. Но царь хотел, чтобы и другие разделяли ее. Мало того, он решил дополнительно укрепить мир и согласие в стране. Было составлено новое завещание, объявлявшее наследником Ивана Ивановича. Ну а на случай, если государь умрет, а царевич будет еще малолетним, Иван Васильевич назначил его опекуном… Владимира Старицкого! И не только опекуном. Если вдруг и царевич умрет до совершеннолетия, Владимир Андреевич назначался наследником престола! На вражду царь отвечал доверием. На интриги и подлость — открытой дружбой. Конечно, двоюродный брат благодарил за оказанную честь. Принес новую присягу верно служить государю и его сыну, не замышлять зла против них и царицы. А коли уж придется стать регентом, клялся решать все дела совместно с Анастасией, митрополитом и боярами. Но намеревался ли он выполнять свои обещания? В этом, очевидно, были сомнения. Ведь не зря же в клятвенную грамоту внесли еще один пункт: Старицкий обязался не держать на своем московском дворе больше 108 воинов [119]…
Житие муромских чудотворцев свв. благоверных князей Петра и Февронии наверняка знакомо многим читателям. Это великолепный памятник литературы XVI в., написанный живым, красочным языком народных сказаний и былин. Это и замечательный духовный памятник, представляющий нам идеал великой и чистой любви. А создавался он как раз в то время, которое мы сейчас рассматриваем. Об авторе Жития уже говорилось в этой книге. Им был псковский монах Ермолай-Еразм, которого царь, заинтересовавшись его работами и проектами реформ, перевел в столичный дворцовый собор Спаса-на-Бору.
А свв. Петра и Февронию Иван Васильевич особо чтил. Напомню, государь поклонился их мощам, направляясь на войну. Но они являются и покровителями православной семьи. И взятие Казани, а одновременно рождение сына, конечно, свидетельстовало о их заступничестве. После победы государь благодарил Господа строительством храмов, в том числе в Муроме. Святых заступников, способствовавших победе, почтили и иными способами. Приближенный царя Аркадий — тот самый, у которого исцелилась рука у гробницы св. Александра Невского, составил Житие этого князя [114]. Очевидно, тогда же Ермолаю-Еразму было поручено написать Житие свв. Петра и Февронии. Для этого автор собирал муромские предания (не исключено, что он вместе с многими другими священниками участвовал в походе).