С 15 по 29 августа 1991 г. в дачном поселке УКГБ по Тверской области, в 2 км от поселка Медное, также с участием представителей польских правоохранительных органов, судебно‑медицинских экспертов и других специалистов, была проведена вторая эксгумация.
В 30 откопанных ямах были обнаружены костные останки, принадлежащие не менее чем 243 трупам людей. Многочисленные найденные в ямах предметы (части польской полицейской формы и различной полицейской и военной атрибутики, письма, квитанции, обрывки газет с датами весны 1940 г., отдельные предметы, списки военнопленных Осташковского лагеря, полицейские удостоверения и жетоны) позволили идентифицировать 16 польских полицейских и пограничников. Они служили доказательством наличия массового захоронения расстрелянных в 1940 г. польских военнопленных, ранее содержавшихся в Осташковском лагере НКВД СССР. Комиссия судебно‑медицинских экспертов записала в своем заключении, что смерть наступила также от огнестрельных повреждений – выстрелов в затылок и верхний отдел шеи из огнестрельного оружия, имеющего калибр от 7 до 8 мм. Обнаруженные в отдельных черепах пули калибра 7,65 мм подтверждают, что огнестрельные ранения головы могли быть причинены выстрелом из пистолета системы «Вальтер». [94]
Вот тут уже следует обратить внимание не на брехню геббельсовца, а на то, что они установили, – на то, что палачи НКВД старались стрелять не в голову, а в шею. Почему они стреляли в шею, сказано в этой же книжке геббельсовцев чуть дальше: «…выстрелы в 60 % случаев производились не в затылок, а в голову через верхний позвонок, что обеспечивало меньшее кровотечение и облегчало уборку помещений». [95] Геббельсовские подонки и тут пытаются извратить суть дела, ведь задача палача – быстро убить приговоренного, а не уважать труд уборщиц. Так что в шею под голову, в первый позвонок, палачи НКВД стреляли по иной причине, нам в этом сообщении важно число – в 60 % случаев палачи НКВД стреляли приговоренному именно так. Но сначала немного о них.
Нигде не встречал автора, который бы попробовал исследовать странное отношение русских к смерти. С одной стороны, какое‑то безразличие, которое, казалось бы, исходит к обыденности смерти. Ведь на протяжении многих столетий смерть от татарской или польской сабли, смерть от голода в осажденном городе, смерть от неурожаев была постоянным спутником русского человека. В осажденном немцами Ленинграде умер, по сути, каждый третий, и не было ни малейшего бунта с требованием сдаться немцам, и коммунизм здесь ни при чем. За 330 лет до этого в осажденном поляками Смоленске к лету 1611 года из 80 тысяч жителей города осталось 8 тысяч, но город не сдался, и не сдавались именно жители города, поскольку воевода Шеин уже, по сути, воевал со своим царем (бояре в Москве успели посадить на царский трон польского королевича Владислава). Это одна сторона вопроса.
С другой стороны, у русского человека какой‑то панический страх (неудачное слово, но я не подберу другого) перед лишением человека жизни вне зависимости от того, кто этот человек. Русский человек не любит этого процесса, не любит о нем говорить, на него смотреть и старается об этом молчать, хотя прекрасно понимает необходимость убийства определенных людей.
Вот, к примеру, мой опыт. Газета «Дуэль» завела рубрику «Только один бой», в которой приглашает ветеранов Великой Отечественной войны рассказать об одном своем победном бое, по сути, о том, как они во время войны убили немца или немцев. И поразительное дело – даже фронтовики из пехоты, кто действительно убивал, во многих случаях пытаются говорить о чем угодно, но не об этом.
Публичные казни в России отошли в прошлое со смертью Петра (смертной казни вообще долго не было), в XIX веке уже казнили без зевак и только в присутствии тех, кому полагалось по должности. А во Франции, к примеру, публичные казни запретил Гитлер, пораженный многочисленностью желающих получить удовольствие от этого зрелища. До столыпинских казней восставших крестьян и боевиков эсеров (1905–1907 гг.), потребовавших большое количество дополнительных палачей, у России был один палач, который получал по 100 рублей за надевание петли на каждого осужденного, кроме этого, находящийся в данном городе для осуществления казни палач ел и пил бесплатно – хозяева трактиров и ресторанов счета отсылали жандармскому управлению. Заметим, что в 1906 году средний русский крестьянин потреблял продовольствия на 20 рублей 44 копейки в год! [96] Но желающих быть палачом не было. Единственного палача приходилось возить из города в город. Гражданская война требовала казней, а положение с палачами было примерно таким же. Князь Трубецкой, попавший во время Гражданской войны за подготовку мятежа против большевиков в следственный изолятор Москвы, писал, что в то время палачами у большевиков были уголовные преступники, сами приговоренные к смертной казни, которым она откладывалась, пока они исполняли эту работу. При этом «палачи сидели в камерах всегда одни, несмотря на переполнение тюрьмы. Никто не хотел жить с ними, и тюремная администрация в мое время к этому не принуждала». [97]
Но палачи нужны, и все люди это понимали и понимают. И в сталинском СССР стать палачом уговаривали, убеждали, требовали считать это партийным долгом. Палач – не убийца, убийцы те прокурорско‑судейские мерзавцы, кто приговаривает невиновного к смерти. Но насколько несправедлива толпа – люди шарахались не от этих прокурорско‑судейских ублюдков, а именно от палача! Если судом убит невиновный, то палач‑то тут при чем? Поэтому профессия палача в СССР всегда была тайной, даже от членов его семьи. Все понимали, что палач морально очень уязвим, и старались его уберечь. В те годы палачи назывались служащими коменданта Управления Внутренних дел, а сам комендант организационно входил в Административно‑хозяйственный отдел Управления. Из‑за трудностей в поисках палача их было не много. Скажем, на Москву и Московскую область команда коменданта состояла из 12 человек. [98] Кроме этого, они, судя по всему, приводили приговоры в исполнение и в других городах. Опубликован, к примеру, приказ наркома ВД Берии, командирующий палача 18 октября 1941 г. в запасную столицу СССР г. Куйбышев для расстрела 25 изменников Родины. [99]
К своей работе палачи относились очень ответственно, что отмечают даже геббельсовцы. Палачи делали все, чтобы по их вине ни один невиновный не пострадал. Общество «Мемориал» пишет: «Непосредственно перед расстрелом объявляли решение, сверяли данные. Делалось это очень тщательно. Наряду с актами на приведение в исполнение приговоров, в документах были обнаружены справки, требующие уточнения места рождения, а нередко и имени‑отчества приговоренного.