В самом Секретариате царили зыбкость, неустойчивость, отражавшие нараставшую борьбу между членами Президиума ЦК. В таких условиях опереться на кого-либо из секретарей означало одно — безоговорочно встать на сторону либо Маленкова, либо Берия. Выиграть многое или все проиграть. Опора на отделы сулила иное — практически стопроцентную возможность вскоре, кто бы ни взял верх, подчинить своей воле, встать во главе многотысячного партийного аппарата.
Как неоспоримо свидетельствуют факты, Хрущев избрал второй вариант.
Он не стал вдаваться в запутанные, сложные дела международных связей КПСС, знакомиться с положением в зарубежных коммунистических и рабочих партиях, оценивать их подлинную ориентацию, отношение к Советскому Союзу, оставив все это на усмотрение Суслова. Не заинтересовался и начатой Поспеловым уже в середине марта кампанией по десталинизации, поначалу весьма незаметной и потому казавшейся слабой, незначительной. Как и прежде, Хрущев не обращал внимания на поддержку тем же Поспеловым «оттепели» в литературе и искусстве, ширившейся с каждым днем, завоевывавшей новые и новые позиции.
Все свое внимание, весь накопленный за четверть века опыт он отдал малозначительной на первый взгляд проблеме — реорганизации небольшой части аппарата ЦК, обосновав ее отнюдь не собственной позицией, а общей, господствовавшей тенденцией по упрощению и сокращению управленческих структур.
Уже 17 марта, на первом после смерти Сталина заседании Секретариата, Хрущев помог Суслову преобразовать Комиссию по связям с зарубежными компартиями в стандартный отдел, передав его, разумеется, «под наблюдение» тому же Михаилу Андреевичу . 25 марта провел слияние четырех отделов — художественной литературы и искусства, науки и вузов, философских и правовых наук, экономических и исторических наук — в один, науки и культуры, отдав свой решающий голос за утверждение заведующим хорошо знакомого ему по партийной работе на Украине экономиста A.M. Румянцева. При этом он проявил и всю свою искушенность царедворца: B.C. Кружкова, бывшего заведующего Отделом художественной литературы и искусства, не сократил, как, скажем, Ю.А. Жданова, не понизил в должности; наоборот, передвинул на более важный в партийной иерархии Отдел — пропаганды и агитации , дал тот пост, который с войны последовательно занимали Г.Ф. Александров, Д.Т. Шепилов, М.А. Суслов, а после XIX съезда — Н.А. Михайлов.
Не отказался Хрущев от нейтралитета и в последующие дни. 8 апреля, сразу же после вывода Игнатьева из Секретариата, где он ни разу так и не появился, Административный отдел, занимавшийся подбором кадров для силовых министерств, в том числе и для МВД, был слит с… Отделом планово-финансовых органов. Но, решая вопрос о заведующем для него, Никита Сергеевич сделал все возможное, чтобы его не заподозрили в переходе на сторону Берия. В новой должности был утвержден А.Л. Дедов , человек, рекомендованный Н.Н. Шаталиным, а значит, близкий к Маленкову.
Лишь 16 апреля, после реабилитационной акции Берия, Хрущев совершил поступок, раскрывший его ориентацию. Он поддержал предложение о ликвидации одного из ключевых структурных подразделений ЦК, фактически стоявшего над всеми остальными, — Отдела по подбору и расстановке кадров, за работой которого отнюдь не формально «наблюдал» Шаталин. В тот же день провел и другие решения, столь же значимые в «аппаратных играх»: утверждение Е.И. Громова, с октября 1952 г. руководившего вторым по важности для функционирования КПСС Отдела партийных, профсоюзных и комсомольских органов (впоследствии переименованного в организационный), в должности заведующего этим же отделом, а заодно он перевел этот отдел под свой прямой контроль. И помог Суслову в третий по счету раз лично возглавить Отдел по связям с зарубежными компартиями, освободив для этого прежнего заведующего, В.Г. Григорьяна, и отправив его на работу в МИД .
Столь решительные меры Хрущева, однозначно свидетельствовавшие о его переходе в лагерь Берия, можно объяснить, прежде всего, опасением услышать новые «признания» Абакумова, только теперь — о себе: о своей далеко не благовидной роли при попытках в 1944—1949 гг. ликвидировать широкое тогда сепаратистское вооруженное подполье — оуновцев, Украинскую повстанческую армию, об откровенно волюнтаристских, весьма далеких от элементарного профессионализма, а потому и заранее обреченных на провал «руководящих указаниях» местным подразделениям МГБ, некомпетентном вмешательстве в их действие. Не желал Никита Сергеевич и того, чтобы вспомнили и предали гласности его роль инициатора подготовки печально известного указа Верховного Совета СССР, в соответствии с которым всех украинских, а потом и прибалтийских крестьян, отказывавшихся вступать в колхозы, депортировали на Восток или приговаривали к ссылке в Сибирь.
Но было и другое, сблизившее Хрущева с Берия той весною, что не могло пройти бесследно, должно было рано или поздно напомнить о себе. Оба они имели за плечами продолжительную работу первыми секретарями республиканских парторганизаций: Лаврентий Павлович — грузинской с 1931-го и закавказской с 1932 г., Никита Сергеевич — с 1938 г. украинской. Являясь всесильными в глазах населения, они на деле во всем зависели от воли ПБ ЦК ВКП(б), без согласия последнего не могли даже утвердить «избрание» областного бюро, а уж тем более — секретаря обкома, не имели права вмешиваться в работу промышленных предприятий и занимались в основном лишь колхозами. Они обязаны были присматривать за всем, что происходит на порученной их попечению территории, и обо всем докладывать в Москву, ожидая оттуда директивных указаний.
Отсюда и их комплекс неполноценности, давнее, затаенное до поры до времени стремление изменить такое положение, воплотить слово, записанное в Конституции, на которое только намекал 9 марта Берия в речи на похоронах Сталина, в дело.
Формальным предлогом для очередного наступления Берия избрал положение на западных землях Белоруссии, Украины и в Прибалтике, где во время войны сформировались отряды националистов, поначалу сотрудничавших с оккупантами в надежде получить от них «независимость» и власть. После освобождения те сепаратисты, кому не удалось сбежать с отступавшей немецкой армией, ушли в глубокое подполье и перешли к террору — убивали коммунистов, советских работников, активистов колхозного движения, а также уповали на скорую, как им внушали западные радиопередачи, войну США, западных стран против СССР.
Все попытки Абакумова ликвидировать вооруженные отряды, скрывавшиеся в лесах, на отдаленных хуторах, долгое время кончались ничем. Действия же местных властей, и прежде всего первых секретарей — Н.Г. Каротамма, а с 1950 г. И.Г. Кэбина в Эстонии, Я.Э. Калнберзина в Латвии, А.Ю. Снечкуса в Литве, Н.С. Хрущева на Украине, лишь осложняли и усугубляли положение. Проводившиеся по их инициативе или с их санкции массовые выселения антисоветски настроенных крестьян и служащих приводили к обратному эффекту, способствовали сохранению духа сепаратизма, усиливали антирусские настроения у всего населения региона.
Только изменение в 1951 г. тактики борьбы с террористами — отказ от чисто военных действий и показательных экзекуций, а также прекращение форсированной коллективизации, не подкрепляемой механизацией сельского хозяйства, — привели сначала к заметным сдвигам, а вскоре и к полному успеху Москвы в необъявленной гражданской войне.