Должно было повлиять на позицию президента Соединенных Штатов и то, что он, в отличие от Кеннана, не был знаком с содержанием речи Сталина, произнесенной на встрече с избирателями, не знал, что глава правительства СССР, отвечая на риторический, самому себе заданный вопрос — каковы же основные итоги войны, ответил далеко не так, как интерпретировалось в «длинной телеграмме». Сталин в свойственной ему дидактической манере назвал, четко выделив, три таких итога: победили «наш советский общественный строй», «наш советский государственный строй», «наша Красная Армия». Коммунистической же партии отвел подчиненную, чисто хозяйственную роль. Не желая даже вспоминать о ГКО, Сталин заявил: партия обеспечила «материальную возможность победы». Говоря же о планах восстановления экономики, он снова связал их разработку с ВКП(б).
Трумэн, разумеется, об этом не знал. Ему приходилось довольствоваться лишь той информацией, которую предоставляли другие, и потому он вскоре солидаризировался с Черчиллем, еще с 1943 г. вынашивавшим идею создания Западного союза как противовеса мощи СССР в Европе. Идея эта начала обретать новые формы. 5 марта экс-премьер Великобритании выступил в Вестминстерском колледже небольшого миссурийского городка Фултон в присутствии, а следовательно, при пока молчаливом одобрении Трумэна. Со всей страстной убедительностью профессионального оратора он обрушился на внешнюю политику Москвы; как бы следуя сценарию, предложенному Кеннаном, обвинил СССР в экспансионизме, в уже совершенном захвате всей Восточной Европы, над которой опустился «железный занавес». И потому Черчилль, опять же в полном соответствии с рекомендациями американского дипломата, призвал англо-саксонские страны объединиться, используя имевшуюся монополию на ядерное оружие, незамедлительно дать отпор агрессивным замыслам Советского Союза.
Сталину вновь пришлось вступить в полемику, только на этот раз — открытую. 13 марта он дал интервью газете «Правда», расценив в нем выступление Черчилля как «опасный акт, рассчитанный на то, чтобы сеять семена раздора между союзными государствами и затруднить их сотрудничество». Не довольствуясь столь резким выпадом, Сталин добавил: «Установка г. Черчилля есть установка на войну, призыв к войне с СССР». Категорически отвергнув обвинения в экспансионизме, он в который раз повторил, обращаясь прежде всего к лидерам Запада, то, о чем неустанно твердил с декабря 1941 г.: «Советский Союз, желая обезопасить себя на будущее время, старается добиться того, чтобы в этих странах (восточноевропейских. — Ю. Ж.) существовали правительства, лояльно относящиеся к Советскому Союзу» .
Неделю спустя, воспользовавшись просьбой корреспондента Ассошиэйтед Пресс ответить на его вопросы, Сталин фактически отверг еще одно обвинение Кеннана в адрес СССР. Он дал следующее понимание Кремлем роли и значимости ООН: «Она является серьезным инструментом мира и международной безопасности. Сила этой международной организации состоит в том, что она базируется на принципе равноправия государств, а не на принципе господства одних над другими». А заодно Сталин высказал и свое видение всей международной ситуация: «Я думаю, что "нынешнее опасение войны" вызывается действиями некоторых политических групп, занятых пропагандой новой войны и сеющих, таким образом, семена раздора и неуверенности» .
Но, обращаясь к международным проблемам, к конкретным заявлениях западных лидеров, Сталин ни разу не осудил политику официальных Вашингтона и Лондона. Делал он это вполне сознательно, ибо все еще надеялся на лучшее — на сохранение в обозримом будущем прежних отношений с США и Великобританией. Сталин даже уклонился от комментариев в связи с по меньшей мере странным и неожиданным выступлением исполнявшего обязанности госсекретаря Дина Раска на одной из пресс-конференций, 22 января. На ней тот, сугубо должностное лицо, позволил себе заявить: Курильские острова являются всего лишь зоной временной оккупации Советского Союза и об их передаче под постоянную юрисдикцию Москвы речь, мол, никогда не шла. Опровергать столь противоречащее договоренностям мнение государственного департамента США пришлось советским средствам массовой информации. Почти сразу же, 27 января — сообщением ТАСС, а две недели спустя — в газете «Известия», публикацией Ялтинского соглашения глав трех великих держав, связанного с судьбою дальневосточного региона .
Резко, чуть ли не катастрофически ухудшившаяся ситуация в мире, грозившая если и не действительно войной со вчерашними боевыми союзниками, то практически полным разрывом дружественных отношений с ними, означала полный провал внешнеполитической стратегии Сталина, ошибочность избранного им курса. Она требовала либо серьезнейшей переоценки сделанного, корректировки избранной ранее линии поведения, либо нового витка ужесточения. Сталин, как продемонстрировали события на вершине власти, избрал второе — пошел на очередной дворцовый переворот и поспешил избавиться от понимавших происшедшее соратников-соперников, прежде всего от Молотова и Маленкова.
Первый послевоенный пленум ЦК ВКП(б) собрался 18 марта. Он рассмотрел только два вопроса: дежурный — «о сессии Верховного Совета Союза ССР», то есть о формировании его Президиума и Совнаркома, который решено было переименовать в Совет Министров (СМ), и экстраординарный — «организационный», подразумевавший серьезнейшие кадровые перестановки.
Сначала достоянием гласности в сознательно искаженном виде стала информация по первому вопросу. Сессия ВС СССР 19 марта, как от нее и требовалось, без обсуждения приняла отставку старого правительства и утвердила состав нового. Для всех его огласили в следующем порядке: председатель — Сталин, его заместители — Молотов, Берия, Андреев, Микоян, Косыгин, Вознесенский, Ворошилов, Каганович . Иными словами, все те же члены ГКО и ОБ СНК, только без Булганина, Маленкова и Шверника (последнего тогда же избрали председателем ПВС СССР вместо ушедшего в отставку из-за серьезного ухудшения здоровья Калинина), но зато с возвращенным из политического небытия Ворошиловым.
Реальная же власть, подлинное руководство высших исполнительных органов оказались скрытыми ото всех. В соответствии с решением ПБ, утвердившим строго секретное постановление СМ СССР от 20 марта, «вместо существующих двух оперативных бюро Совнаркома Союза ССР» было образовано единое бюро Совета Министров (БСМ), включившее всех заместителеи председателя СМ. Однако главой БСМ оказался не названный вторым на сессии и в газетных публикациях Молотов, а Берия, заместителями — Вознесенский и Косыгин .
Неделей позже, 28 марта, окончательно распределили обязанности между всеми заместителями главы правительства. Самым существенным здесь оказалось то, что Берия, в дополнение к должности фактического премьера и руководителя атомного проекта, поручили еще «наблюдение за работой» МВД, МГБ и Министерства госконтроля. Столь огромные полномочия и сделали Лаврентия Павловича — ожидать этого следовало после событий, связанных с «делом Гузенко», — вторым человеком в государственных структурах. По сути, ему, и только ему, была дана возможность официально контролировать деятельность всего бюрократического аппарата страны, решать судьбы не только рядовых граждан, но и тех, кто находился с ним на «одном уровне». Положение Молотова резко понизилось. Его функции, как и в мае 1941 г., ограничились лишь руководством МИДом , но, как следовало из факта существования Комиссии по внешней политике ПБ, под постоянным и неусыпным контролем последней. Маленкова же просто лишили того государственного поста зампреда СНК СССР, который он занимал последние три года.