– Как звучало обвинение?
– Я возбудил уголовное дело по статье 64 «Измена Родине». Максимальное наказание до пятнадцати лет заключения или смертная казнь.
– Как вы все это технически осуществляли? Посмотрели по телевизору очередную демагогию Михаила Сергеевича, в сердцах взяли бланк постановления и…
– Нет. Все было иначе. Наше управление регулярно делало анализы всех правовых документов, которые касались вопросов безопасности государства. Однажды мои сотрудники принесли мне три подобные бумаги. Это были постановления Госсовета СССР номер один, два и три о предоставлении независимости Латвии, Литве и Эстонии, подписанные Горбачевым. (После августовских событий 1991 года законодательная деятельность Верховного Совета СССР ведь была подменена решениями Государственного Совета.) Ознакомившись с этими постановлениями, я попросил подчиненных составить заключение: какие именно нормы Конституции Советского Союза в данном случае попираются. Вскоре был сделан официальный вывод о том, что за такого рода деяния можно применять уголовно-правовые нормы. А также было составлено заключение с перечислением нарушенных статей Конституции. Утвердив это заключение, я составил служебную записку Генеральному прокурору Трубину с просьбой его рассмотреть. При этом я был твердо уверен, что Трубин не станет этого делать потому, что над ним самим завис дамоклов меч. Речь идет о том, что во время августовских событий 1991 года Трубин был в командировке на Кубе и высказался там за арест Ельцина. И Трубин знал, что о тех его высказываниях Ельцину все известно, и вел себя крайне осторожно. Поэтому четвертого ноября 1991 года я принял решение самому возбудить уголовное дело в отношении Горбачева.
– Должностные полномочия вам это позволяли сделать?
– Я имел право на возбуждение уголовных дел и на отмену незаконных решений, вынесенных всеми структурами власти. Да, некоторые упрекали меня в том, что я превысил свои должностные полномочия, поскольку в соответствии с Конституцией президент СССР был фигурой неприкасаемой. Действительно, такое положение было в тогдашней Конституции. Но и только. Ни в одном законе механизм неприкосновенности раскрыт не был. Самая большая прописанная неприкосновенность была у депутатов Верховного Совета СССР. В их отношении можно было возбуждать уголовные дела без согласия Верховного Совета. А вот задерживать, проводить обыски, предъявлять обвинения и направлять дело в суд без согласия Верховного Совета было нельзя. Из подобной практики исходил и я. Я ведь только возбудил уголовное дело в отношении имеющего неприкосновенность Горбачева. И все. Если бы было проведено расследование, если бы были собраны доказательства для предъявления обвинения, конечно, дальнейшие действия в отношении президента СССР решались бы только через Верховный Совет, который его и избрал.
– Был шанс практически отрешить Горбачева от должности или вы осознавали, что изначально ввязались в проигрышное дело?
– В принципе орган, избравший Горбачева, в такой ситуации вполне мог бы попросить его написать заявление об уходе. Все было достаточно реально. Когда я приводил эти доводы коллегам, которые меня упрекали, они только разводили руками. Так что я ничего не нарушил. Уголовные дела об измене Родине я возбуждал, такое право у меня было.
– Основания для возбуждения такого уголовного дела у вас были весомые?
– В этом отношении со мной меньше спорили. Сейчас практически вообще не спорят. Говорят: «Илюхин, ты тогда был прав! Действительно, государство разлетелось вдребезги!» Об упомянутых решениях Госсовета… Он не имел таких полномочий. Горбачев не имел права выносить на обсуждение Госсовета такие вопросы. А он их не только выносил, но и готовил! И еще более важное обстоятельство! На тот момент уже действовал закон о порядке выхода республик из состава Советского Союза. Где был расписан весь порядок такого выхода. Прежде, чем республика решит заявить о своем желании выйти из состава СССР, в ней, по закону, должен был состояться всенародный референдум. Если по его итогам было бы установлено, что две трети жителей этой республики, имеющих право голоса, все-таки согласны на отделение, должен был устанавливаться переходный период. Протяженностью до пяти лет. В это время необходимо было решить вопросы о собственности, вопросы о территориях, вопросы о границах, гражданстве, деньгах, пенсиях и так далее… Ничего вышеперечисленного ни в одной из Прибалтийских республик сделано не было! Референдумов не было! «Саюдис» (литовское общественно-политическое движение, возглавившее в 1988–1990 гг. процесс отделения Литвы от СССР. – Авт.), понимая, что не наберет две трети голосов, подменил референдум… опросом. Но это же разные вещи! Но даже если бы референдум в той же Литве принес две трети голосов за отделение от СССР, согласно закону, необходимо было выносить этот вопрос на обсуждение в Высший законодательный орган СССР – Верховный Совет. Где и должно было бы быть принято решение о выходе республики из состава Советского Союза. И этот порядок был прекрасно известен Горбачеву, подписавшему соответствующий закон 3 апреля 1991 года. То, что тогда не были соблюдены перечисленные мной процедуры, больно аукается и до сих пор. Посмотрите, что творится с вопросами гражданства, пенсиями некоренных граждан в Прибалтике!
– Вы с кем-нибудь советовались, кого-нибудь посвящали в свои планы, возбуждая столь резонансное дело?
– Нет. Я понимал, насколько это все серьезно, и не хотел вовлекать никого из своих сотрудников. Уж если и получать шишки, то одному. Я сам напечатал постановление и сам его подписал. Учитывая, что согласно уголовно-процессуальному кодексу СССР подследственность по этой категории дел отнесена к следователям КГБ, я направил постановление Бакатину (председатель КГБ СССР 23 августа 1991 – 6 ноября 1991. – Авт.). Другого выхода не было. Я отрицательно отношусь к Бакатину. Я его наблюдал раньше, когда мы рассматривали Карабахскую проблему, события в Закавказье. Самоуверенный, высокомерный. Не юрист, бывший секретарь обкома. Я про него всегда говорил с горьким юмором: «Если Бакатину предложили бы стать даже главным гинекологом, он бы и то согласился». Вместо профессиональных решений Бакатин занимался ломанием внутренних перегородок в тех министерствах и ведомствах, руководить которыми его назначали. Создавал иллюзию кипучей деятельности. При этом в КГБ был прекрасный следственный аппарат, который я хорошо знал. Работали блестящие специалисты. Конечно, получив мои материалы, Бакатин побежал на доклад к Горбачеву. Горбачев был в шоке. «Какой еще Илюхин, начальник Управления?!.»
– Ругался?
– Нервничал, как мне рассказывали. Кричал, орал в присутствии Бакатина. Но мне рассказывали и другое… Придя в тот день домой, Михаил Сергеевич почти весь вечер проплакал! Горбачев ведь очень мелкий человек по своим интеллектуальным данным. При этом у него большой апломб и самомнение. У Горбачева в зобу перехватывало, когда Запад называл его человеком планетарного мышления.
Так вот. Бакатин немедленно связался с Трубиным. Тот тут же дал команду: вернуть все мои материалы в Генпрокуратуру и отменить постановление о возбуждении уголовного дела в отношении Горбачева. Однако этого Бакатину было мало. Он собрал сотрудников оперативного управления, руководящий состав и доложил эту ситуацию. И добавил: «Илюхина надо наказать!» Ему отвечают: «Не за что!» Бакатин: «Накопайте!»