Book.

Два этих принципа морального кодекса очень понятны и благородны. Поэтому их можно было бы и не оговаривать, если бы эфир, полосы газет и журналов не были заполнены материалами, которые категорически нарушают эти очевидные принципы и при этом претендуют на аналитический статус.

И все же я не стал бы так подробно обсуждать профессиональную этику, если бы она сводилась к двум вышеуказанным принципам.

ТРЕТИЙ ПРИНЦИП ВСЕ ТОГО ЖЕ МОРАЛЬНОГО КОДЕКСА ЭЛИТНОГО АНАЛИТИКА ОТНОСИТСЯ К СФЕРЕ ПРИМЕНИМОСТИ ВАШИХ УТВЕРЖДЕНИЙ. Он прямо вытекает из характера утверждений. Калибруя данные и утверждения, вы тем самым калибруете их использование. Я называю этот важнейший принцип аналитики элит ПРИНЦИПОМ «НЕСЧИТАБЕЛЬНОСТИ». Что это такое?

Журналист, проводящий расследование вообще, а особенно реализующий чьи-то конкретные «сливы», завершая публикацию, нередко пишет: «Прошу считать эту статью основанием для…» — ну, например, для начала официального прокурорского расследования.

Журналист гордится этим. Он восклицает: «По нашим статьям (или передачам) возбуждено столько-то уголовных дел, осуществлено столько-то кадровых решений…». Это все — право журналиста. Конечно, он хочет, чтобы власть считалась с его материалами. Он измеряет свой рейтинг тем, насколько власть считается с его материалами. Это я и называю «считабельностью». Боб Вудворд очень хочет быть не просто «читабельным» (то есть влияющим на массы), но и «считабельным» (то есть влияющим на власть).

Журналисты называют себя «четвертой властью». Не будем обсуждать, насколько это так. Но каждый, кто занимается элитной аналитикой, должен в начале и конце своего исследования писать: «Прошу НЕ СЧИТАТЬ мое исследование основанием для любых действий, осуществляемых в том мире, где есть следователи и судьи, репутации, администрации, суждения, решения и… и почти все остальное, слагающее обычную реальность. Ту самую, которая большинству человечества кажется единственной, всеобъемлющей».

Аналитика элиты адресована только тем, кто столкнулся с невсеобъемлющим характером этой самой обычной реальности. Кто ощутил наличие за ее пределами некоего — более чем влиятельного и дееспособного — Зазеркалья. Кто понял, что в Зазеркалье действуют правила, весьма далекие от правил обычного мира. Но что игры, ведущиеся по этим правилам, могут решающим образом влиять на наш «обычный мир».

Предлагаемое нами понимание Зазеркалья и его игр носит размытый (как кто-то скажет, «фундаментально проблематизационный») характер. В качестве единицы такого понимания выступает не утверждение, а проблематизация. Мы в принципе, по сути своего метода, не имеем права что-либо утверждать. Мы лишь указываем на парадоксы, несоответствия, странности. На какие-то дырки и щели, через которые втекает в обычный мир некая «зазеркальность».

Мы можем ошибаться — и нередко ошибаемся — в частностях. Но тот, кому наш метод нужен, может с помощью него перейти черту, отделяющую обычный мир от элитного Зазеркалья. Что он будет делать, перейдя эту черту? То, что сочтет нужным. Мы не тащим его туда на аркане по проложенному нами маршруту. Мы учим технике вхождения в иной мир. И только. Обучая, мы предъявляем проблематизации. То есть некие схемы, которые ломают стереотипы привычного, обычного мира.

Мы не называем эти схемы истинными. На основе нашего метода могут быть построены и более точные схемы. Но и они будут содержать в себе какую-то вопросительность. Оскар Уайльд сказал: «Всякое искусство совершенно бесполезно». Искусство игры никак нельзя назвать бесполезным. Потому что ошибка в игре может повлечь за собой что угодно, включая мировые войны.

Могут ли наши публичные проблематизации превратиться в нечто другое — сходное, но более серьезное? Да, могут. Это сходное, но более серьезное называется стратегической разведкой. И используется для сопровождения Большой Игры. Стратегическая разведка в принципе непублична.

Как сравнить ее с нашими публичными элитно-игровыми рефлексиями?

Есть фехтование в спортивном зале. И есть дуэль.

Фехтование в спортивном зале — это наша публичная аналитика элит.

Стратегическая разведка отличается от публичной аналитики элит ровно в той степени, в какой дуэль отличается от фехтования в спортивном зале.

Кто-нибудь становился дуэлянтом, не фехтуя в спортивном зале?

Наши проблематизации обладают ценностью, но мы должны не просто оговорить, а вбить в голову читающего (и обучающегося тем самым), что есть два фундаментальных различия. Почти что противопоставления (рис. 15).

Первое различие, как мы видим, — между игрой и войной. На войне есть свой и чужой, друг и враг, фронт и тыл. Игра основана на другом. Игра — это система шахматных ходов, производимых в другом пространстве с другой степенью терпеливости. У войны есть начало и конец. Победа и поражение. В игре все иначе. В ней иначе течет время, иначе строится взаимодействие. Свой может быть чужим, а чужой своим. События вековой давности — важными, а нынешняя острая ситуация — бросовой.

Рис. 15

Итак, есть пространство войны и пространство игры. Они сложно сопрягаются друг с другом. Игра может стать (или не стать) основанием для начала войны. Но она не есть война.

Второе различие находится уже внутри самого игрового пространства. Его так же важно проводить, как и первое. Это различие между «игровыми прикидками» и окончательным планом игры. Для прикидок нужна открытая аналитика. В рамках ее феноменов и схематизмов прорабатываются общие закономерности. Но нельзя вести игру только на этой основе. После прикидок нужны детализации. Кроме общих закономерностей — беспощадно точные краевые и начальные условия.

Чтобы их получить, нужны не прикидки, не герменевтика (точнее, не только они), а достоверный детальный игровой материал. Одна деталь может поменять план игры и расстановку фигур. Одна деталь! И нужно постоянно помнить об этом. Разница между нашими аналитическими эскизами и конкретной игровой диспозицией — огромна. Поскольку одна деталь может все решить, все изменить, все перевернуть с ног на голову и обратно.

Мы здесь всего лишь разминаем судьбоносные вопросы. Никогда бы я не стал расписывать конкретные игровые диспозиции в книге, издаваемой для массового читателя. Даже если бы знал их — молчал бы, как немой. Но в том-то и дело, что игровые диспозиции не могут появиться до тех пор, пока не возникнет общая среда, пока не выявится сам принцип элитной феноменальности. А этот принцип не выявится без особых открытых рефлексий, без дискуссий, без этих самых «эскизов». Закрыть полностью метод так же глупо, как и полностью его открыть.

А значит, необходимо дозированное открытие. То есть «эскизы». Причем — конкретные. Они не могут не быть конкретными!

Среда элитной рефлексии не сложится, если я вместо конкретных имен буду называть X, Y, Z и расчерчивать абстрактные игровые схемы. А конкретные имена — это конкретные судьбы. Для меня — рефлексия, а для кого-то — жизнь. Как говорил когда-то мой знакомый, «это для тебя непроходимая тайга, а для кого-то звероводческий совхоз имени Ленина». И из моральных соображений, и из соображений метода (чтобы никто не путал «эскизы» с окончательной игровой фактурой) я должен постоянно повторять: ПРОШУ КАТЕГОРИЧЕСКИ НЕ СЧИТАТЬ МОИ МАТЕРИАЛЫ ОСНОВАНИЕМ ДЛЯ ЧЕГО БЫ ТО НИ БЫЛО, КРОМЕ ОБЩЕГО ПОНИМАНИЯ ИГРЫ. Это и есть позиция «несчитательства». Если у религиозных подвижников было «нестяжательство», то почему у меня не может быть «несчитательство»? Ну, так оно и есть.