В СССР таким органом была партийная разведка (точнее, совокупный партийный спецслужбистский аппарат — до сих пор достаточно закрытая тема). При Ельцине аналогичную роль выполняла Служба безопасности Коржакова.
Если этот сверхорган работает эффективно, диктатор может не бояться обычных репрессивных органов (нормативных спецслужб). Но тогда он начинает бояться этого сверхоргана. У Ельцина, как мы понимаем, были серьезные основания для подобных страхов. Да и в Советском Союзе партия очень даже побаивалась собственной «партийной инквизиции» (которую ни в коем случае нельзя путать с ЧК). С этим страхом что делать?
Диктатор не только усложняет пирамиду «органов». Как ни усложняй, страх будет перемещаться на высший уровень этой пирамиды. Диктатор делает нечто, аналогичное тому, что делает султан, назначая евнуха в гарем. Он обзаводится некими гарантиями того, что евнух не воспользуется соблазнами, проистекающими из специфики занимаемой должности. Кстати, султан не всегда использует для этого хирургические методы. Иногда он так доверяет, что обходится без них. Но чаще все же призывает на помощь хирурга.
В случае гарема все понятно. А что происходит в интересующем нас случае «чика» и «цыка»? Как обуздать «чик» настолько, чтобы он не захотел стать «цыком»? В общем, тоже известно, как это делается.
Во-первых, кадры отбираются соответствующим способом. Кадры «чика» должны быть лишены ментальных, эмоциональных и волевых претензий на «цык». Ведь и султан не зовет хирурга прямо перед назначением евнуха. Он подбирает дядю, уже имеющего соответствующую антропофизиологическую специфику. Если он сам эту специфику создаст — дядя будет в претензиях, и это опасно.
Значит, кадровая служба, назначаемая ЦК, должна отбирать работников для ЧК таким образом, чтобы ЦК был гарантирован от наличия в мозгу чекиста неких «собственно цэкистских» интенций.
Во-вторых, ЦК должен специально следить за тем, чтобы внутри пирамиды ЧК не появлялось никаких «странных сгустков», в рамках которых возникнет почва для произрастания «цэкизма». В этом смысле для ЦК особо опасно занятие чекистов разного рода интеллектуалистикой с политической окраской. Даже — политической аналитикой, а уж тем более политическим планированием, идеологией, стратегией. Все это должно быть абсолютной прерогативой именно субъекта политической власти. У него должна быть абсолютная монополия на это начало, на субъектность, на осуществление высших управленческих функций, и на мышление, способное породить такие функции.
В результате должен возникнуть пресловутый феномен «Центр — Юстасу». Юстас ничего не должен хотеть и мочь без Центра. Он должен без него лежать обесточенным, и, только когда Центр «даст ток», Юстас должен начать невероятно энергично и эффективно дергаться.
Высший политический класс (в советском случае ЦК) должен был сотворить свою репрессивную инструментальность именно как инструментальность. То есть как миллион этих самых «юстасов», оживающих и начинающих ревностно «чикать» только по его, Центра, «цыкающему» сигналу.
ЦК должен был предпринимать все возможное для того, чтобы добиться непреодолимой дистанции между ЦК и ЧК, между способностью аж «цыкать» (обладать высшей политической самостью, то есть субъектностью) — и способностью всего лишь «чикать» (инструментально функционировать, блестяще решая ограниченные задачи сугубо спецслужбистского свойства).
Исторический опыт показывает, что никогда ЦК не удавалось построить такое абсолютное разграничение между собою и ЧК. Примеры Берии и Андропова здесь достаточно показательны. Потому что и Берия, и Андропов не только примеривались к функциям высшего политического руководства (Андропов эти функции даже получил на излете), но и замышляли нечто наподобие революции или контрреволюции.
Андропову недостаточно было стать генеральным секретарем и полностью зависеть от не им сформированного ЦК. Он хотел сформировать альтернативный модернизированный ЦК внутри своей ЧК. И не возглавить власть, а трансформировать ее весьма существенным образом.
Берия, возможно, шел еще дальше, мечтая о смене всего формата власти, о демонтаже коммунистической идеологии и о многом другом в этом духе.
Когда я спросил одного исследователя, занимающегося историей спецслужб, исчерпывается ли список чекистов, мечтавших заменить «чик» на «цык», Берией и Андроповым, он сказал мне: «Да нет, Вы, наверное, забыли еще одну фигуру…» Я спросил: «Кого?» Исследователь ответил: «Представьте себе, Феликса Эдмундовича Дзержинского».
Здесь крайне существенно, что успех претензий коллективного «чика» на «цык» полностью зависит от того, сумеет ли данный «чик» преодолеть свое отчуждение от специальных форм интеллектуализма. Зависит от того, как именно этот «народ» соединится с «интеллигенцией», обладающей знаниями по поводу «интеллектуальной алхимии», преобразующей «чик» в «цык», а ЧК в ЦК.
Учили ли чему-то Лаврентия Павловича окружавшие его академики — это открытый вопрос. А вот то, что Феликс Эдмундович очень цепко и осмысленно присматривался ко всему подобному — от Барченко и Бокия до разных восточных религиозно-философских школ, содержащих в себе знания о «цыке», — это, как мне кажется, вполне очевидно.
Но нас здесь, конечно, больше всего интересует современность. А также вплотную прилегающая к ней история. Эта история детерминируется андроповским началом. И андроповским желанием соединить вверенный ему «чик» с чем-то, что пахнет «цыком». Это опасное желание могло хоть отчасти осуществляться только в силу того, что «высшая политическая инстанция», обладавшая прерогативой «цыка», уже не слишком хотела «цыкать» и не держалась за свою прерогативу. Но даже в этом случае блокирующие механизмы работали «сами собой». И «цык» защищал себя от «чиковских» притязаний.
Переломным моментом, когда эти иммунные барьеры (кадровые, организационные и сущностные) были сломаны, следует считать все то, что привело к созданию в Советском Союзе идеологической контрразведки (Пятого управления КГБ СССР).
Если кому-нибудь покажется, что я испытываю какие-то избирательно негативные чувства именно к этому управлению, то этот «кто-то» абсолютно не понимает ни природы той мотивации, которая движет мною как исследователем, ни природы моего отношения к чему бы то ни было. Я считаю, что конкретные люди по определению не могут быть чужды концепции блага. Я не Хиллари Клинтон! Я убежден, что люди, работавшие в данном управлении, ничуть не меньше других были способны соотносить себя с концепцией блага, а не с концепцией зла. А если кто-то и соотносил себя с концепцией зла, то этот «кто-то» делал это не по принадлежности к какому-то управлению, а как тяготеющий к злу индивидуум.
Кроме того, Пятое управление неизбежно резко больше других варилось в котле идеологии. А потому его работники теоретически могли с большим успехом осуществлять этот самый позитивный выход за рамки инструментальной заданности. Нельзя долго работать в сфере идеологии и совсем не соотносить себя с идеальным, которое-то как раз и определяет возможности позитивного выхода. Другое дело, что соотносить себя можно по-разному. Но тут опять все определяется личным выбором, а не цеховой принадлежностью.