Горбачев уже в первые месяцы своего воцарения в Кремле объявил о начале новой политики — политики перестройки и гласности. Содержание понятия «перестройка» (пришедшее из эпохи «раннего Сталина», ревизовавшего ленинский НЭП) было раскрыто самим Горбачевым как глубокие и качественные изменения в самой государственно-партийной политике и экономике, в развитии общества в направлении к демократии с точки зрения общечеловеческих ценностей, повышении роли общества и человека в принятии важнейших государственных решений, возрождение значения советов как подлинных органов народовластия. Например, сразу же популярным стал лозунг «Вся власть — Советам!», а также «Больше социализма!» — что трактовалось как сокращение роли органов КПСС. Была изменена избирательная система, почти устранена цензура печати, политика демократизации и гласности привела к реальной свободе людей, их свободному самовыражению. Конечно, в пределах тех материальных условий — бедный не может быть свободным органически. Экономическая свобода гражданина — это платформа, общее условие всякой свободы — это своего рода теорема свободы.
Все это привело к тому, что Горбачев в короткое время завоевал полное доверие всего советского общества, особенно его образованной части, которая в наибольшей мере желала перемен в духе мировых общественно-культурных процессов. Особенно искренне была увлечена идеями М.С. Горбачева интеллигенция (интеллектуалы). Например, мы, ученые, профессора, преподаватели университетов и институтов, практически впервые за много десятилетий получили возможность прямо высказывать свои научные взгляды на развитие страны, в частности в вопросах экономики. Тогда я уже стал довольно популярным в стране, печатая часто на страницах ведущих газет «Правда», «Труд», «Социалистическая индустрия», «Экономическая газета», «Комсомольская правда» и других публицистические статьи по вопросам экономической реформы, разъясняя их на примерах мирового опыта. Так же как и некоторые мои коллеги-экономисты, я участвовал в разработке правительственных решений и законов. Тогда были разработаны, например, первые проекты законов, такие, как «О кооперации», «Об аренде» и другие, которые для того периода считались весьма радикальными, а не просто рыночными. Собственно, таковыми они и были в те времена.
Сильной заслугой Михаила Горбачева и премьера Николая Рыжкова я считаю их стремление привлечь ученых к преобразованиям. Ко времени прихода к власти научное экономическое сообщество и в целом представители общественных наук СССР давно пришли к выводу о необходимости коренных преобразований в стране, признании частной собственности, введения смешанной экономики и рынка. Экономисты-международники хорошо знали опыт быстро развивающихся стран Запада и Востока, были сторонниками конвергенции — взаимного перенесения наиболее позитивных сторон социально-экономических систем. Еще в 70-х гг. на это указывали многие видные ученые страны, такие, как академики Н.П. Федоренко, Г.Л. Арбатов, С.С. Шаталин, В.Н. Трапезников и другие, в своих «служебных записках» на имя руководителей ЦК КПСС и Совета министров СССР. Догматики из Политбюро, да и нижних ярусов (аппарат ЦК КПСС), отвергали все разумное, здравое. А Китай мощно рванул вперед именно в эти годы, отказавшись от догматов, сковывавших систему.
Можно определенно утверждать, что это был период романтических ожиданий скорых и счастливых перемен. Этому как раз способствовала политическая демократия, гласность — в этих областях достижения Горбачева были реальными. Телевидение, радио, газеты непрерывно освещали события, жестоко подвергали критике партийные и государственные власти — все требовали немедленных успехов.
Горбачев начал «кадровую революцию» — снимались со своих должностей руководители партийных комитетов, Союзных и автономных республик, областей и краев, заменялись министры, руководители предприятий, городов и районов — под предлогами того, что они «выступают против перестройки». Начались дрязги внутри Центрального комитета Коммунистической партии, которую возглавлял М. Горбачев. Некоторых секретарей ЦК публика и печать назвали «консерваторами», требовали их отставки. Другие сподвижники Горбачева стали любимцами прессы — их называли «современно мыслящими» деятелями. «Новые кадры» Горбачева оказались намного хуже «старых» — они были менее подготовлены, но более склонны к интригам и карьеризму, более циничны.
Обнаружились и специфические «болезни» специфической демократии того периода. Многие из ответственных государственных работников только и делали, что «оправдывались» по телевидению перед публикой. Огромное значение стали придавать тому, что скажут о тех или иных решениях какие-то второстепенные западные представители, включая СМИ — их аккуратно публиковали в столичных газетах. Формировался сильнейпгий комплекс неполноценности в правящей бюрократии перед Западом. Этот психологический комплекс в полной мере присутствовал в новой политической элите, быстро приходящей в Кремль на смену «старой» — изоляционистской гвардии «эпохи Брежнева», проникая во все партийные и государственные сферы.
Я в те годы с наслаждением окунулся в политическую жизнь, много писал и публиковал. В целом в ряде своих статей в популярных газетах и журналах я показывал, что любое государство, независимо от его социальной природы, когда оно выступает как экономическая сила, должно иметь оптимальные масштабы вовлеченности в хозяйственный процесс. Переступая эту грань (объемы функций), государство, как любая информационная система, обрекает себя на деградацию, падение эффективности производительных сил, постепенное отставание от мировых стандартов жизни людей — вот наиболее отчетливые признаки этой деградации. А затем — стремительное усиление социальной и политической напряженности. Отсюда — прямая дорога к распаду государства, да еще такого сложного, как СССР или даже РСФСР. Я как бы стремился «обосновать» тезис о смешанной экономике в СССР, включая частное предпринимательство, создавая ему «свою нишу» в экономической системе социализма.
Советские правящие круги не осознали (и не смогли осознать) силу разложения, затаившуюся в монопольной государственной собственности, ее непомерных (абсолютных) масштабах. И поэтому чем сложнее становились процессы научно-технологической революции, усложняющие экономические взаимосвязи, тем в большей степени экономика СССР лишалась свойств развития, обрекалась на технологичное отставание. Вот почему шаталинский лозунг «Человек, свобода, рынок» и его именем названная «программа реформирования страны» мне представлялись для наших российских условий предпочтительнее по сравнению с другими программами преобразований. Но это уже позже, когда в мае 1990 г. я был избран первым заместителем председателя Верховного Совета Российской Федерации.
Глобализация тенденций и советская действительность
Горбачев понимал, что необходимо изменить систему экономических отношений, придать им гибкость, конкурентные свойства. Но вопрос состоял в том, как это сделать. Этот вопрос оказался ни им, ни его соратниками не изученным. Он ограничился лишь тем, что увеличил самостоятельность предприятий, перевел их на хозяйственный расчет, ввел арендные отношения, расширил сферы кооперативной деятельности. И, по существу, на этом завершился первый этап всех экономических реформ. Дальше уже начались бесконечные обсуждения разных видов «программ» реформирования экономики — вплоть до гибели СССР.