По определенным причинам ее подкупила крайняя бледность молодого человека, а еще больше слово «молча».
С этим словом у Алисы было связано самое важное событие в жизни.
* * *
На тот момент ему уже исполнилось восемнадцать, и он где-то учился, спасаясь от армии. Алисе – на три года меньше. Он был длинный, со впалыми щеками. Ему точно мало было того, что он тощий. Усиливая впечатление, он ходил в майке со скелетом на спине.
Алиса даже не понимала, ухаживают за ней или нет. Он просто таскался, как приклеенный. Даже разобраться, умный он или глупый, представлялось невозможным, потому что он все время молчал. Курил и молчал. Молчал и курил. И дым где-то там под майкой просачивался сквозь бесконечные ребра. Она так и звала его: Скелет. Ему это, видимо, нравилось, потому что он усмехался, но не сразу, а через время, потому что был порядком приторможенный.
Алиса подумала, посомневалась и влюбилась. Девушки вообще так устроены, что влюбляются во всякий предмет, который ходит за ними достаточно усидчиво. Они бродили до двенадцати, до часу ночи. Алиса обычно шла впереди, и Скелет то и дело налетал на нее, когда она останавливалась. Порой ей казалось, что он, как слоненок, ищет ее хвост, чтобы за него уцепиться. И тогда она стала давать Скелету свою руку. Пусть хоть за руку держится. А то потеряется. Скелеты они такие, терючие…
Когда у них возникал какой-то разлад, он не просил прощения. Для этого нужно было научиться разговаривать. Скелет применял другой метод: упорно торчал на скамейке перед домом, желтый и уставший как упырь. Сутки сидел, двое… Сердобольные бабки с нижних этажей выносили ему чаек и суп в баночках.
«Жаних? Сиди-сиди, жаних! Вот на? вот тебе вот!» – говорили они теплыми голосами, заглядывая в свое свершившееся прошлое. Скелет ничему не удивлялся. Даже не благодарил. Ел суп и баночки задвигал под скамейку.
Мама у Алисы была женщина решительная, бодрая, деловая. Скелет ей активно не нравился. И страсти с завихрениями тоже. Мама развлекалась тем, что выводила на принтере Уголовный кодекс Российской Федерации и развешивала его в коридоре и на дверях ее комнаты. Алиса разрывала страницы в клочья, но у мамы на работе было море халявной бумаги и куча горячих от усердия принтеров.
По мудрому закону природы, каждый новый человек получается из двух бывших в употреблении. Так и у Алисы существовал папа. Он был молчалив, вел автономное существование и ни во что не вмешивался.
Пока Скелет маячил под окнами, мама несколько раз выгоняла папу разговаривать со Скелетом как мужчина с мужчиной. Почему-то мама знала, как мужчины разговаривают с мужчинами, а папа представлял это смутно. Алиса даже на балкон выходила посмотреть, как папа и Скелет сидят на разных концах скамейки и безмолвствуют. При этом папа иногда ел суп из баночки, потому что сердобольные старушки выносили гораздо больше, чем заливалось в ребра Скелета.
Так продолжалось месяца четыре. Потом Скелет внезапно исчез и больше не появлялся. Сотовый не отвечал, электронная почта не отзывалась, а его домашнего у нее не было. И вообще, где он живет, она не знала.
Алиса рыдала, билась об стены. Подозревала самое страшное: удар ножом в подворотне, длинную руку военкомата. И снова люто ненавидела маму. Ей мерещилось, что мама странно ухмыляется. Может, мама и виновата? Наняла бандитов, Скелета увезли в лес и приковали цепями к дубу, обклеенному законами Российской Федерации.
А потом наступила весна, припекло солнце, и… Алиса вдруг увидела Скелета в парке в его обычной черной майке. Кажется, он даже не стирал ее с тех пор. Ну, может, пару раз попал под дождь. Скелет стоял у киоска и покупал пиво. Щелкнул крышкой, поздоровался с ней и побрел дальше. Чуть в стороне Алиса увидела высокую, с резким лицом девицу. И снова Скелет брел чуть позади, как слоненок, которому не хватает хвоста.
Алиса вернулась домой и три часа пролежала на кровати, равномерно кусая у подушки углы по мере того, как остальные становились мокрыми. Потом встала, пошла на кухню и съела кастрюлю холодного супа. Это было возвращение к жизни.
В тот вечер Алиса поняла удивительную вещь. Кричащая, нелепая, смешная мама, глупо расколотившая о подоконник пульт от телевизора и перепортившая двадцать пачек бумаги, была права. Он же, такой весь мужской и верный, оказался сволочью и пустышкой. То есть получается, что крик и отравление жизни могут быть любовью. А ночевки на лавочке любовью могут и не быть.
Алиса стала внутри стеклянная, твердая и хрупкая. Словно витала где-то снаружи. Иногда обретала себя сидящую на стуле, сутулую, с руками, провисшими до пола, и думала: «Это кто? Я? Надо же!»
Ее таскали к психологу. Психологиня ее донимала. Показывала кляксы и спрашивала, что она видит. Алиса отвечала, что трупы и маньяков, хотя видела рыбок, птичек и бабочек. Тогда же у нее проклюнулась привычка монотонно бубнить: «У рыбей нет зубей. У рыбов нет зубов». Повторять это она могла часами, как самоубаюкивающую песенку.
Зато мама снова была в своей стихии. Если прежде она играла в игру: «моя дочь влюбилась в чудовище», то теперь игра стала другая: «моя дочь душевнобольная, а я ее лечу». В обоих случаях можно ужасаться, всем об этом рассказывать, покупать умные книжки по клинической психиатрии, подключать все новых докторов и убивать себя переживаниями. Конечно, если бы маме кто-то сказал, что она довольна и такая жизнь ей по душе, она бы его удушила.
Однажды прилетела оса и принялась ползать по Алисе.
– Сгинь, собака! – сказала Алиса. Оса исчезла, а вечером Алиса увидела ее на кухонном окне и навечно замуровала в пол-литровой банке. Наутро банка оказалась пустой. Алиса выругала доброго папу.
Класс был один из последних. Приходилось шевелиться и думать о будущем. Еще до знакомства со Скелетом Алиса узнала, что записана в школу юного филолога при МГУ. «С какого бодуна филология-то?» – удивилась она и тотчас получила от мамы убийственный ответ: «А куда еще? Ты с рубля денег требуешь два рубля сдачи! Тебе точные науки противопоказаны!»
Алиса хорошо подумала и поняла – действительно, кроме как на филфак, больше некуда. Там на подготовительных курсах ее и встретил посланный Кавалерией Афанасий. Алиса не нашла времени толком с ним пообщаться. Она колотила босоножкой приставшую к ней осу.
Каждый из нас несет по жизни невидимое знамя. Сколько раз бывало, что я внутренне ослабевал, сдавался, опускал руки и бросал его в грязь, внушая себе, что и знамени никакого нет и ерунда это все. Но всякий раз находился кто-то, безмерно тактичный, кто поднимал мое знамя и нес дальше. А я вдруг обнаруживал, что не могу без знамени. И тогда я догонял, отбирал мое знамя и шел с ним дальше.
Из дневника невернувшегося шныра
В столовой ШНыра была шумно. Кисловатый обеденный запах щей сменился аппетитным духом горячей гречки с тушенкой. Суповна передвигалась как метеор. Она уже сообщила всем, что уходит, потому что не может жить среди гадюк, которые не жрут и не помогают. За тридцать минут она успела проклясть семь человек, двоих огреть половником и в троих бросить кухонной тряпкой. Пятерка дежурных пыталась сделать хотя бы половину того, что делала одна Суповна.