Все изменилось 27 сентября 2009 года. Этот день начался обычно. Я поплавал с утра в бассейне, позавтракал и уже чистил зубы, когда мне вдруг показалось, что какая-то серая пелена закрывает правый глаз. Периферическое зрение, которое одно только у него оставалось, стало нечетким и смазанным. Сначала мне показалось, что у меня просто запотели очки – я снял их и протер, но пелена осталась. Сквозь нее я продолжал видеть предметы, но контуры их сделались очень нечеткими.
«Это какая-то обычная чепуха, – подумал я, хотя такого у меня никогда раньше не было. – Сама пройдет через несколько минут». Однако чепуха не прошла, пелена становилась все более непроницаемой. Мной овладели тревога и страх: что происходит? Я позвонил доктору Абрамсону. Его не оказалось на месте, но его коллега предложил мне немедленно приехать. Заглянув в глаз, доктор Марр подтвердил мои опасения: это было кровоизлияние, и, вероятно, в сетчатку. Кровь проникла в задние отделы стекловидного тела. Причина кровотечения была неясна – опухоль, облучение и лазерная терапия сделали сетчатку очень хрупкой, как и питающие ее кровеносные сосуды. В настоящий момент ничего нельзя было предпринять.
К вечеру я при взгляде одним правым глазом был уже не в состоянии сосчитать пальцы на руке. Я смутно видел свет из окна и различал движение каких-то силуэтов. Так бывает, когда на фоне очень яркого освещения проведешь рукой перед закрытыми глазами: видно движение смутной тени на фоне яркого светового поля. Кровь постепенно рассосется, сказали мне, но произойдет это не сразу, а в течение полугода. Пока же мой правый глаз будет практически полностью слепым.
Я не мог не вспомнить о том дне, когда все это началось в конце 2005 года. Прошло почти четыре года борьбы за глаз, сетчатку которого медленно пожирала опухоль, а затем выжигала радиоактивность. Не получил ли я сегодня завершающий нокаутирующий удар?
Чтобы отвлечься от своих проблем со зрением, я подошел к пианино и немного поиграл с закрытыми глазами. Потом, чтобы приглушить страх и избежать бесплодных размышлений, я принял две таблетки снотворного и лег в кровать.
Спал я хорошо. Проснувшись от включившегося радио, я некоторое время слушал его, лежа в дремотном состоянии, где-то между сном и бодрствованием. Только подняв веки и не увидев правым глазом ничего, кроме заливавшего комнату смутного света, я вдруг вспомнил, что со мной произошло.
В понедельник утром пришла Кейт и предложила пойти погулять. Как только мы вышли на Гринвич-авеню, заполненную людьми, пьющими на ходу кофе, болтающими по телефону, выгуливающими собак или ведущими в школу детей, я сразу понял, что столкнулся с новой проблемой. Я насторожился и даже, пожалуй, испугался, так как люди и предметы внезапно возникали справа, нависая надо мной без всякого предупреждения. Если бы справа не шла Кейт, прикрывшая мой слепой правый фланг, то я бы сталкивался с людьми, натыкался на собак и крушил детские коляски, не подозревая, что они находятся передо мной.
Мы недооцениваем наше периферическое зрение, потому что по большей части просто не учитываем, что оно у нас есть. Глядя на мир, мы целенаправленно фиксируем взгляд на предметах с помощью желтого пятна – то есть центрального зрения. Но именно периферическое зрение, окружая центральное, дает нам контекст, дает почувствовать, где и как расположено то, на что мы смотрим. В особенности же периферическое зрение восприимчиво к движению – именно оно предупреждает нас о приближающихся сбоку предметах, после чего мы поворачиваем голову и рассматриваем эти предметы с помощью центрального зрения.
У меня было отнято около сорока градусов периферического зрения справа – от поля зрения был отхвачен, как от пирога, изрядный кусок. Грубо говоря, я перестал видеть что бы то ни было справа от собственного носа [66] . Ранее я потерял центральное зрение правого глаза, но периферическое зрение сохранилось в объеме достаточном для того, чтобы предупреждать о приближающихся справа объектах, подсказывать мне, что справа что-то происходит. И вот я потерял даже эту способность. Теперь я не имею ни малейшего понятия о том, что происходит справа от меня, и любой предмет, появляющийся в поле зрения с этой стороны, является для меня полной неожиданностью. Я не могу справиться с чувством удивления и даже потрясения, когда справа вдруг возникает какой-то человек или предмет. Громадный сектор пространства просто перестал для меня существовать. Исчезло даже представление о том, что там что-то может быть.
Неврологи говорят об «односторонней неосведомленности» или «одностороннем отсутствии внимания», но эти технические термины не способны передать всю странность подобных состояний. Много лет назад мне пришлось наблюдать пациентку с таким односторонним дефицитом зрения слева – у нее отсутствовала левая сторона поля зрения из-за инсульта в левой теменной доле [67] . Но это нисколько не подготовило меня к тому, что я и сам могу оказаться точно в такой же ситуации (пусть даже причина была не в мозгу, а в глазе). Я осознал это еще лучше, когда мы с Кейт, закончив прогулку, направились в мой кабинет. Я шел впереди и первым вошел в лифт – и тут Кейт исчезла. Я подумал, что она осталась в вестибюле и разговаривает с привратником или смотрит почту, и решил ее подождать. Когда же услышал справа ее голос: «Чего мы ждем?» – то был ошеломлен. Я не просто не видел Кейт справа от себя, я не мог даже представить себе, что она там, потому что это «там» для меня больше не существовало. «С глаз долой – из сердца вон». Эта поговорка весьма точно описывает такую ситуацию.
9 ноября 2009 года
После кровоизлияния прошло шесть недель. Я надеялся, что со временем приспособлюсь к слепоте на один глаз и к потере половины пространства, но этого не произошло. Каждый раз, когда кто-то или что-то неожиданно появляется у меня справа, я удивляюсь так же, как в первый раз. Я продолжаю жить в мире, полном неожиданностей, в разорванном мире неожиданных появлений и исчезновений [68] .