Аутизм и аутизмоподобные расстройства могут, хотя и редко, развиться и у взрослых людей, в частности, в послеэнцефалитный период. (У некоторых моих пациентов, о которых я рассказал в книге «Awakenings», проявлялись, насколько я мог судить, признаки аутизма.)
Несомненно, и до сих пор родители аутичных детей, сталкиваясь с их отчужденностью, молчаливостью и угрюмостью, винят в этом себя. Они стараются оказывать таким детям всяческое внимание, проявляют о них заботу, но все их попытки преодолеть детскую отчужденность могут оказаться напрасными. Поиски способов лечения аутизма ведутся давно. Отец одного из аутичных детей поведал мне с горечью:
Нам то и дело предлагают новое «чудо-средство» от аутизма. Сначала порекомендовали диету, потом заговорили о пользе магнезии и витамина В6, затем сказали, что непременно помогут психолого-педагогические мероприятия, а теперь предлагают заняться побудительными контактами.
Сын этого человека, мальчик двенадцати лет, характеризовался крайней степенью отчужденности и не поддавался никакому лечению — вероятно, от этого и проистекал пессимизм его отца. Отношение к лечению аутичных детей самое разное: одни пользуются хотя бы некоторыми способами лечения, другие все отвергают. [215]
Не существует двух одинаковых аутичных людей, проявления этой болезни у каждого человека различны. Кроме того, может существовать наиболее сложное (и потенциально созидательное) взаимодействие между аутичными и другими свойствами индивидуума. Иногда достаточно взгляда, чтобы выявить аутизм, но для того чтобы понять аутичного человека, надо изучить всю его жизнь.
Впервые я наблюдал аутичных людей в государственной психиатрической лечебнице в середине шестидесятых годов. Многие мои пациенты были умственно и физически недоразвитыми людьми, а некоторые, помимо заболевания аутизмом, страдали и другими психическими расстройствами. Однако и среди этих больных находились своеобразно одаренные люди. Одни, к примеру, обладали удивительными математическими способностями, другие хорошо рисовали, напоминая своими талантами аутичных людей, описанных Каннером и Аспергером. Однако таланты эти были необычными, специфическими, изолированными от рассудка и личности, и имели признаки савантизма, к которому я в то время проявлял большой интерес.
Большинство моих пациентов страдали крайней степенью отчужденности, и лишь с некоторыми больными удавалось наладить взаимодействие. Так, один из больных при мне с удовольствием слушал музыку, а другого больного, подростка, не использовавшего при общении речь, мне удалось приобщить к игре на бильярде. Однажды после игры, когда мы вышли прогуляться по прибольничному садику, он, увидев цветы, неожиданно произнес: «Одуванчики». Это было первое слово, которое я от него услышал.
Многие из аутичных больных в той лечебнице были молодыми людьми, а то и подростками, содержавшимися в больнице с раннего детства вместе с умственно отсталыми и душевнобольными сверстниками, хотя и страдали лишь одним аутизмом, который у них не выявили как самостоятельную болезнь. Такое отношение к аутичным больным существовало издревле. Лишь в последние двадцать лет к таким больным стали относиться иначе, начав открывать для них специальные школы и лагеря отдыха. [216]
Посетив в августе 1993 года несколько таких школ и лагерь в Кэмп-Уинстоне, я повидал самых разных аутичных детей: умственно недоразвитых и смышленых, застенчивых и приветливых — каждый был своеобразен. Когда я приехал в одну из школ, то увидел радостную картину — играющих в школьном дворе детей. Но стоило мне подойти поближе, воодушевление улетучилось: дети не общались друг с другом, каждый был занят самим собой. Один качался на высоких качелях, стараясь взлететь повыше, другой монотонно перекидывал из руки в руку небольшой резиновый мяч, третий кружился на маленькой карусели, четвертый, играя с детскими кубиками, вместо того чтобы что-нибудь построить из них, выкладывал из кубиков длинный ряд, совершая однообразные заученные движения. Стереотипность движений наблюдалась и у части других детей.
Один из учителей школы рассказал мне и о других поведенческих нарушениях, свойственных его подопечным. Одни беспричинно плакали, других внезапно одолевал страх, у третьих крайняя раздражительность переходила в приступ безосновательной ярости. Некоторые дети страдали эхолалией, повторяя все, что им скажут. Один из подростков, по словам того же учителя, сумел запомнить текст телевизионного шоу, которое ему неведомо чем понравилось, после чего неоднократно декламировал этот текст голосами участников представления, повторяя их жесты.
Еще один пример стереотипных движений мне довелось наблюдать в Кэмп-Уинстоне. Там мальчик, вооружившись ножницами, вырезал из газетной бумаги одну за другой дюймовые буквы «Н», находя в этом странное удовольствие. Вместе с тем дети, с которыми я встречался в школах и летнем лагере, выглядели физически крепкими, но их объединяло одно: неразговорчивость, равнодушие, уход от контактов с окружающей действительностью и погружение в мир собственных переживаний.
И все-таки школы приносят несомненную пользу. Пройдя курс обучения, некоторые аутичные дети обретают нормальную речь и даже получают профессию, которая им может помочь устроиться в жизни. Без таких школ, в которые многие аутичные дети ходят с раннего детства, даже наиболее умственно развитые из них сохранили бы свою отчужденность и изолированность от внешнего мира. В школах многие дети в известной мере приучаются к общению с окружающими, и все же их поведение зачастую остается стереотипным. В одной из школ, когда я знакомился с группой учеников, каждый отвечал на мое приветствие одинаковой фразой, произносившейся монотонно, без интонации: «Доброе утро, меня зовут Питер (Джон, Дэвид.). Как поживаете?» Я нередко задумывался о том, станут ли эти дети использовать и дальше автоматизм как средство общения или все же наступит время, когда на смену автоматизму придет желательная раскованность, позволяющая понять внутренний мир аутичного человека.