Форма и темп наступления «краха» всегда индивидуальны у больных паркинсонизмом. У многих стабильных, вернее, более удачливых, пациентов это скорее ощущение мягкого успокоения и некоторого переполнения, нежели внезапного яростного взрыва. Но какую бы форму ни принимало это явление и с какой быстротой бы оно ни протекало, всегда имеет место снижение с опасных высот патологии: снижение одновременно защитное и разрушительное [Подобная реакция была отмечена и описана Павловым у экспериментальных животных, подвергнутых «супрамаксимальным стрессовым воздействиям». У них через некоторое время наблюдали снижение или извращение реакции, которая вступала в «парадоксальную» и «ультрапарадоксальную» фазу. В таких случаях Павлов говорит о «запредельном торможении, следующем за чрезвычайным возбуждением», и рассматривает такое торможение как своеобразную защиту. Гольдштейн, работавший с больными, описывает, по сути, точно такой же феномен и рассматривает его как основополагающую биологическую реакцию. Гольдштейн говорит здесь о «ходе» возбуждения, достигающего пика, и дальнейшем обращении ответа, то есть его выравнивании. Такую же реакцию можно наблюдать на уровне отдельного нейрона: ответ на продолжающуюся массивную стимуляцию всегда является двухфазным, так как нейрон адаптируется или сопротивляется дальнейшему воздействию стресса.]. Пациенты падают не на землю, как падает проколотый воздушный шарик. Они падают и проваливаются сквозь землю, в инфернальные бездны истощения и депрессии или паркинсонические эквиваленты этих состояний.
У больных с обычной болезнью Паркинсона (как, например, у Аарона Э.), эти падения, этот крах могут не беспокоить годами и проявляются относительно мягко, если все же проявляются. «Приступы акинезии», как называют в медицине такой крах, поначалу бывают короткими и легкими, наступают в течение двух-трех часов после приема очередной дозы леводопы. Но постепенно их тяжесть и продолжительность нарастают. Приступы начинаются и заканчиваются резко и неожиданно и теряют свою связь с приемом лекарства.
Качества этих состояний вариабельны и намного сложнее, чем принято описывать в специальной литературе: к проявлениям относятся усталость, утомляемость, сонливость, заторможенность, депрессия, невротическое напряжение и, что весьма характерно и специфично, усиление симптомов самого паркинсонизма. Выраженность таких состояний варьирует от небольшого недовольства и снижения работоспособности до тяжелых расстройств и полной инвалидности. Например, у Аарона Э. эти проявления стали намного тяжелее и неприятнее, чем до назначения леводопы. Причем самое неприятное заключалось именно в неожиданности и непредсказуемости таких эпизодов.
У постэнцефалитических больных эти провалы, этот крах, это падение склонны к тяжелой форме. Они могут развиваться за секунды, а количество приступов нарастает день ото дня (как, например, у Эстер И.). Однако сложность и тяжесть в высшей степени поучительны для нас и отчетливо указывают на то, что происходит с больным в данный момент. Из природы этих реакций следует, что мы имеем дело не просто с истощением ответа — допущение, которое, как правило, кладут в основу якобы возможного «титрования» дозы лекарства [Так, летом 1970 года Корциас и др. опубликовали таблицу рекомендуемых изменений дозировки при различных клинических состояниях. Если развиваются, например, акинетические эпизоды, то авторы советуют увеличить дозу леводопы на 10 %, если же приступы сохраняются, дозу советуют увеличить еще на 10 %. На мой взгляд, такие рекомендации могут привести к опасным ошибкам в лечении. Более того, они лишены какого-либо теоретического обоснования. Справедливости ради надо добавить: сам Корциас и многие другие неврологи теперь склоняются к ослаблению таких фиксированных расписаний, таблиц и чутко прислушиваются к каждому больному с полным пониманием индивидуальной природы всех ответов и их реальной сложности.]. Несомненно: во всех этих вариациях ответа имеет место элемент истощения, — но характерные для ответа мгновенность, глубина и сложность указывают на то, что одновременно происходят и другие трансформации, имеющие фундаментально иную природу, отличную от простого истощения. Так, у Леонарда Л., Роландо П., Эстер И. и др. мы видим практически мгновенные изменения, переходы от яростно взрывных состояний к состояниям интенсивной зажатости, свертывания или, если воспользоваться метафорой Леонарда Л., мгновенными переходами от состояния сверхновой к состоянию черной дыры и обратно. Эти два состояния (их в разные времена именовали состояниями «подъема» и состояниями «падения») демонстрируют точную формальную аналогию строения. Они представляют собой различные фазы или, если угодно, трансформы одной и той же сути. Как для нас, так и для наших больных эти состояния представляют собой противоположные «полюса» одного онтологического континуума [Эти глубоко патологические состояния приводят нас к весьма странным, но возможным представлениям «внутреннего пространства», характерным для таких больных. Эти образы, надо особо подчеркнуть, возникают у обладающих живым воображением больных спонтанно. Так, «образ» поведения в предельном случае приобретает форму песочных часов с очень тонкой перемычкой. Если же выразить это представление менее конкретно, то образ существования преобразуется в бесконечное, но замкнутое онтологическое пространство — оно становится отрицательно искривленным гиперболоидом. Более того, из этого пространства нет выхода, оно сворачивается само в себя, как лента Мебиуса. Некоторые больные, впрочем, используют и эту метафору. Так, Леонард К. когда чувствует себя безнадежно запертым, говорит, что чувствует себя как муха, попавшая в бутылку Клейна. Такие образы исключительно релятивистского онтологического пространства требуют детального и формального исследования. За ними кроется нечто большее, чем какой-то странный и любопытный феномен.].
Итак, состояния падения или «срыва» — это не простое и, если можно так выразиться, «нормальное» истощение, обладающее защитными и восстанавливающими свойствами такого рода истощения. Невозможно представить эти состояния и как проявления «защитного торможения», по Павлову, или «защитного выравнивания» — по Гольдштейну. Эти состояния значительно менее доброкачественны, так как представляют собой тотальные отказы, рикошеты или извращения ответа, которые буквально выбрасывают больного на неуправляемую траекторию, соединяющую полюса области их возможного нахождения в «пространстве» [Павлов, говоря о подобных переключениях у экспериментальных животных и больных, страдающих маниакально-депрессивными психозами, ведет речь о «волнах возбуждения, за которыми следует прорыв торможения». Точно так же многие больные говорят о протекающих через их тело волнах, иногда они сравнивают себя с лодкой, которую шторм бросает на волнах вверх и вниз. Такие ундулирующие образы уместны, если отвлечься от представлений о простых синусоидальных волнах и вообразить себе этот волнующийся океан вихреобразного возбуждения в виде пиков гиперболической формы, которые вздымаются вверх с нарастающей крутизной, создавая впечатление потенциально бесконечной высоты. Такие волны, к счастью, отсутствуют в наших земных морях, они служат проявлением сил и пространств несколько необычного типа: возникают только в нелинейных пространствах, для образного представления которых надо приложить немало усилий.].
Противоположностью каждой избыточности является противоизбыточность, и больной перемещается между этими состояниями так, словно находится в среде, напрочь лишенной сил трения: расстояния до полюсов и амплитуда движений постоянно нарастают в пугающей парадигме петель положительной обратной связи, или «антиконтроля», а «промежуточные состояния» (управляющие состояния) стремятся съеживаться и сокращаться до нуля. Стоит только начаться этим онтологическим осцилляциям или реверберациям, как возможность «нормального состояния» становится все меньше, а «промежуточные» состояния наблюдаются все реже.