— Вашей маме плохо.
— Знаю.
— Мы ей поможем. Не нужно ли что сделать для вас?
— Не нужно.
— А где Олег? — спросил я и почувствовал бестактность вопроса. Она не ответила, и я удалился.
В коридоре со мной заговорила незнакомая женщина:
— Вы доктор? Хорошо, что приехали. Я уж замоталась с ними.
Схватила меня за рукав, горячо зашептала:
— Она-то, Мария Фоминична, за мужнин архив боится и за книги. Умирал-то муженёк в машине, у неё на руках. И сказал будто бы: «Архив верным людям отдай, а книги — в Пушкинский дом, в Академию наук!..» Ну а он-то, молодой хозяин, как только профессора похоронили, так и объявил: «У меня завещание на руках. Библиотека мне отписана». И бумагу Марии Фоминичне суёт — подпись там профессорская, самоличная. До того ли ей, сердешной, в такую минуту, а как глянула на подпись — на диван повалилась, точно птица подстреленная.
— Извините, я что-то не понимаю: какая подпись?
— Ах, ну как же вы не поймете! Подпись профессора. Библиотеку, значит, можно сказать, все своё богатство, он зятю завещал, Олегу.
— Не может этого быть! — не скрыл я удивления.
— Да, выходит, может. Подпись-то самоличная, доподлинная. Мы что же, почерк его, что ли, не знаем!
Вместе со словоохотливой соседкой я зашёл к Марии Фоминичне. Ей стало лучше, она смотрела на меня заплаканными глазами, но в них я уже видел интерес к жизни, к событиям, которые вокруг неё происходят.
— Бог с ней, с библиотекой, — слабо махнула она рукой. — Я за архив боюсь. Увезут меня в больницу, а он все растащит, растрясет. Тут и рукопись книги последней, двадцать лет над ней муж работал, хотел уж в издательство отдать.
Помолчав, горячо заговорила:
— Фёдор Григорьевич, не перенести мне смерти мужа, свалюсь я, чует моё сердце, свалюсь. Соберите бумаги, увезите к себе. Иначе Олег… дьявол этот… все по ветру развеет.
— Но ведь Люба… Дочь.
— Что Люба! Ума лишилась, характера. Ходит словно тень по квартире. И учёбу бросила. Все погибло, Фёдор Григорьевич.
С тяжёлой думой выходил я из квартиры профессора. Больше всего меня поразило его завещание. «Впрочем, что я знаю о жизни этой семьи? — подумал я, стараясь привести в порядок расстроенные нервы. — Чужая душа — потёмки».
С тем я снова погрузился в свои повседневные дела.
Прошло с полмесяца, и мне позвонил коллега — директор известной в Ленинграде клиники по лечению сосудистых заболеваний. Он сообщил, что у него лежит Мария Фоминична и что он хотел бы проконсультироваться по поводу неё со мной.
В тот же день я сидел у больничной койки Марии Фоминичны. Она неплохо себя чувствовала, но в её взгляде я прочёл отрешённость, смертельную тоску.
— Я умираю, Фёдор Григорьевич, хотела бы с вами проститься. Мой муж очень любил вас, но поздно встретился с вами.
— Что это вы говорите, Мария Фоминична! Мне лучше знать состояние вашего организма, позвольте уж мне выносить приговор. Я просмотрел все ваши анализы, послушал врачей — ваше состояние нехорошо, но оно и не вызывает серьёзных опасений. Сейчас только был консилиум, мы назначили курс лечения.
— Нет, Фёдор Григорьевич, — заговорила убеждённо Мария Фоминична. — Мою болезнь вы знаете лучше меня, но моё состояние… извините, оно безнадёжно.
Вздохнула глубоко, продолжала:
— Я не смогу вынести всего, что происходит: Олег начал распродажу библиотеки, Люба в шоке, никого слушать не хочет.
Мария Фоминична говорила спокойно, в голосе её слышалась выстраданная убеждённость. Впервые я видел неприбранной её красивую голову с черными, не тронутыми сединой волосами. Темные глаза её поблекли.
— Жалко Любашу, сломалась она, цель жизни потеряла, целыми днями сидела дома. Там, в институте, у этого мерзавца другая завелась…
Я постарался отвлечь её от невесёлых мыслей, стал говорить о средствах медицины, которые существуют против гипертонии.
— Но вы нам должны помогать, — говорил я больной. — Вам надо рассеяться, прервать цепь раздражителей, куда-нибудь уехать…
Мария Фоминична была непреклонной. И я решил её оставить, подумать на досуге, как можно помочь этой ещё нестарой женщине, потерявшей всякое желание бороться за жизнь.
Из клиники поехал к бывшему своему пациенту — видному юристу. Рассказал ему историю с завещанием профессора по поводу его личного уникального собрания книг.
— Тут что-то неладно, — заключил я свой рассказ. Приятель записал координаты Олега, сказал:
— Хорошо, проверим.
Признаться, я ничего не ждал от этого визита, но домой поехал успокоенный. Кажется, всё сделал для семьи, которая мне не была близкой, но которую я уважал.
На следующий день у меня была трудная операция; я вернулся с неё в кабинет усталый, опустился в кресло и тут увидел на столе записку, подтвердившую мои самые худшие опасения.
«Завещание профессора исследовано криминалистами. Оно оказалось фиктивным, почерк подделан».
Я хотел было ехать немедленно к Марии Фоминичне, но решил применить психологический приём: послать ей письмо и эту записку. Так и сделал. А вечером, вернувшись домой, узнал, что звонила Мария Фоминична, сказала: будет звонить ещё…
5
Лидия Петровна воспитала сына без мужа, трагически погибшего на военной службе. Сын Коля учился на третьем курсе политехнического института. Все годы Лидия Петровна работала сверхурочно. Частые дежурства по «Скорой помощи» отнимали много времени. Но она всегда старалась находить время, чтобы проверить, выучил ли сын уроки; когда оставалась на ночное дежурство, звонила, чтобы узнать, поел ли, вовремя ли лёг спать. А утром телефонным звонком будила его в школу.
Так и довела его до института.
Теперь, будучи студентом, Коля старался, чем возможно, помогать матери. Летом каждый год ездил в стройотряды, зарабатывая себе на одежду и обувь.
Однажды Коля пришёл домой и смущённо заявил матери:
— Мама, я женюсь!
Мама в тон ему и говорит:
— Что же, сынок, поздравляю; на ком же ты собираешься жениться?
— Есть у меня знакомая девушка, закончила десятилетку, в вуз не поступила, но пока не работает.
— На что же ты собираешься жить?
— На стипендию. Да ты помогать будешь!
— Нет, сынок. Если ты решил обзавестись семьёй — значит, собираешься жить самостоятельно. И я рада этому. Пока ты один и учишься, я чувствую моральную обязанность тебе помогать. Но раз ты женишься, ты отделяйся и живи самостоятельно. Я тоже буду жить самостоятельно — может быть, я ещё выйду замуж.
Сын задумался и ушёл, ничего больше не сказав. Через несколько дней он опять подошёл к матери и уже другим тоном, не так бодро, сказал: