«В приемной комиссии такие забавные случаи, что хоть плачь от смеха. Спрашивает секретарь комиссии у Бориса Чернакова <одного из абитуриентов>, какой из иностранных языков сдавать будет. А он отвечает на полном серьезе: еврейский».
Сам Тимаков успешно сдал французский.
Тихонова. 1990. С. 10
Н. А. Семашко (1874–1949) [24]
«Николай Александрович Семашко — для вас это некая историческая икона, а он меня медом кормил у себя на участке. Меня ни в один дом не пускали, скорее даже не не пускали, а старались, чтоб я проходил мимо: родители сидят, а этот шлендрает. А Семашко сказал: „Андрей, ты заходи!“ Семашко — это родной племенник Георгия Валентиновича Плеханова. Понимаете, как все переплетено. Дети репрессированных родителей — все вышли в люди!»
Академик Андрей Воробьев… 2010. С. 47
И. П. Павлов (1849–1936) [25]
Сущность научной работы —
в борьбе с нежеланием работать.
И. П. Павлов
«У Павлова был характер строптивый, выражаясь культурным языком. А на самом деле — нехороший характер, с точки зрения начальства. Он не стеснялся бить начальство по морде. В 1930-е годы, когда пошел террор, он написал наверх: „Что вы делаете! Что вы творите!“ Ну, конечно, вы скажете: „Ну, Павлов, Нобелевский лауреат, ему можно“. Ну, знаете, тот, кто не помнит эти годы, еще так может говорить, а кто помнит — это была большая смелость. Павлов это говорил и раньше, и потом. Но он уже умер в 1936. Он отстаивал интересы науки. И со свойственным ему упрямством, со свойственной ему доказательностью. Я читал это его письмо. Оно ужасное по резкости тона. А что, он за кого борется? Он за эту страну борется. Как иначе-то?»
Там же. С. 724
Н. Н. Бурденко (1976–1946) [26]
В 1897 г. отец Николая Нил Карпович, провожая сына на учебу в Томский университет (он был против этого), сказал: «Денег я тебе дать не могу. А вот тебе марки на письмо. Напишешь, когда последний час твой придет…»
Мирский, 1983. С. 8
В демократической стране посещать лекции необязательно
Будучи в Цюрихе, Бурденко «как-то раз отправился послушать лекцию профессора Монакова. В большой аудитории были расставлены препараты, микроскопы, на стенах висели многочисленные таблицы и рисунки. Но аудитория была пуста: на студенческих скамьях сидели лишь сам Бурденко да еще пришедший с ним врач, работавший у Монакова. Профессор поднялся на кафедру и начал лекцию. Бурденко удивился.
— А где же слушатели? — шепотом спросил он у своего единственного соседа.
— Слушатели не пришли.
— Но почему, по какой причине?
— Наверное, им больше по душе сидеть в пивном баре — сказал доктор.
Оказывается, известный ученый почти всегда читал лекции в пустой аудитории. Раньше их слушал один лишь этот доктор. <…> Позднее Бурденко узнал, что в такой же обстановке читают свои лекции и другие профессора. Говорят, что так было даже у знаменитого Рудольфа Вирхова. Бурденко был поражен столь ярко выраженным отсутствием интереса к науке».
Мирский, 1983. С. 108
А. А. Богомолец (1881–1946) [27]
Оппонента тогда сажали спиной к диссертанту
В 1909 г. академик И. П. Павлов был оппонентом по диссертации А. А. Богомольца. «По старой традиции оппонент сидит в глубоком кресле спиной к диссертанту и всем своим видом стремится показать свое презрение к нему.
— Вы написали хорошую работу! — говорит Павлов. — Но в ней есть весьма существенный недостаток: отсутствуют протоколы опытов. Почему Вы так кратко изложили собственные исследования?
Диссертант без колебаний отвечает:
— Человеколюбия ради!
От неожиданности, изумления Иван Петрович, забыв традиции, резко поворачивается.
— В моей работе о надпочечниках, — говорит Александр Александрович, — приведено свыше четырехсот литературных источников. Масса времени ушла на чтение растянутых повторений, избитых истин, необоснованных гипотез. И я дал себе слово: из человеколюбия, щадя время, а, следовательно, и жизнь читателя, писать по возможности короче.
— Верно, — соглашается Павлов, — пишут и печатают много чепухи».
Пицык, 1964. С. 92
* * *
В 1926–1946 гг. А. А. Богомолец работал в Москве, в Институте гематологии и переливания крови им. А. А. Богданова. Трансфузиология тогда еще не получила всеобщего признания. Некоторые медики острили: «Богомолец работает в Институте переливания из пустого в порожнее. А у нас нет института для измерения температуры?»
Пицык, 1964. С. 146
Л. А. Зильбер (1994–1966).
Микробиолог-вирусолог, академик
Судьба выдающегося вирусолога, первооткрывателя клещевого энцефалита Льва Александровича, была отмечена двумя посадками (1937 и 1940), двумя Сталинскими премиями и следующими необычными обстоятельствами освобождения из «шарашки» в 1944 г.
К нему в камеру вдруг явился комиссар НКВД 2-го ранга (примерно генерал-полковник), разговаривал вежливо, сказал, что принято решение о его досрочном освобождении. Спросил, куда его отвезти на машине. Зильбер ответил, что к З. В. Ермольевой. Необычность всех этих обстоятельств, как пишет сам Зильбер, объяснялась приблизительно так.
«Утром мать моей жены <сама жена и дети Л. A. находились в немецком плену> передала в Кремль письмо виднейших ученых страны, адресованное Сталину. Первыми его подписали главный хирург Красной Армии Н. Н. Бурденко и вице-президент АН СССР Л. А. Орбели <среди подписавших была и З. В. Ермольева>. Этот акт требовал немалого мужества. [28] <…> Поразительна была быстрота реакции. Письмо передали в Кремль в 10 часов утра 1 марта, а в тот день в первом часу ночи меня освободили. <…> Все это укрепило меня в мысли, что Сталин лично распорядился о моем освобождении. Однако много лет спустя я узнал, что это не так. Письмо столь видных ученых произвело переполох в руководящих кругах тогдашнего НКВД. Не знали, вероятно, как будет реагировать на него И. В. Сталин: а вдруг им достанется за арест. Вот и решили освободить, не передавая письма Сталину. Эту версию мне потом сообщил один из военных прокуроров, близко знакомый с моим делом».