Однако в отличие от разлома края лужи оставались неподвижными. А на поверхности мерцали отсветы тусклых солнечных лучей.
Держа велосипед за руль, Том приблизился к луже.
Чуть пригнув колени, он наклонил голову к плечу и посмотрел на поверхность лужи под иным углом.
Ему хотелось убедиться в том, что это не кровь.
Вот только как это сделать?
Это была не вода и уж точно не молоко.
И не краска – на краске непременно была бы подсыхающая пленка.
Это могло быть темное вино, вишневое варенье, какая-то смазка…
Да мало ли что еще!
Собственно, ничего необычного в этой луже не было.
Ну, то есть почти ничего.
Странным казалось лишь то, что ни в самой луже, ни рядом с ней не было осколков. И пустой тары, если это была пластиковая банка, тоже не было видно.
Как будто кто-то принес ведерко – ну, допустим, это было ведерко – с клубничным сиропом – это ведь вполне мог оказаться сироп, – аккуратно вылил его на асфальт и ушел с пустой посудиной.
Как выглядит кровь, когда ее целая лужа, Том понятия не имел. И, в общем, ему не очень-то хотелось ликвидировать сей пробел в своих познаниях.
С другой стороны, если это была кровь, то рядом с ней должно было находиться тело. Которое также отсутствовало.
Том поднял голову и посмотрел сначала в один конец улицы. Затем в другой.
Улица, просвеченная лучами холодного осеннего солнца, была пуста.
И, что еще более удивительно, вокруг царило безмолвие.
Разумеется, это была не абсолютная тишина, как в сурдокамере. Было слышно, как шелестит листва, перебираемая легким ветерком. Ворковали голуби, устроившись на тянущемся по краю крыши водостоке. Пищали, прищелкивали и пиликали еще какие-то птахи, скрывающиеся в кронах деревьев.
Но не было слышно звуков, по которым безошибочно можно определить присутствие человека.
Обычно городская среда до предела наполнена звуками, без которых человек просто не может обходиться. Рычат моторы, хлопают двери, где-то вдали вгрызается в камень отбойный молоток, в небе протяжно гудит самолет, из распахнутого окна доносится вой работающего пылесоса, с другой стороны улицы слышны звуки работающего телевизора…
Голоса – мужские, женские, детские, кричащие, шепчущие, высокие, низкие, баритоны, альты, сопрано, хриплые, надсаженные, сорванные, ласковые, нервные, злые. Музыка – симфоническая, оперная, рок, рэп, диско, фолк, кантри, свинг, би-боп, рок-н-ролл, вокальная, инструментальная, аллегро, анданте, модерато, престо. Инструменты – струнные, клавишные, щипковые, духовые, ударные, медные, деревянные. Шаги – быстрые, торопящиеся, шаркающие, спотыкающиеся, медленные, заплетающиеся, еле тащащиеся…
И снова голоса, голоса, голоса…
Кто-то кричит кому-то через улицу, кто-то рассказывает анекдот, кто-то напевает себе под нос, кто-то сдуру орет во всю глотку, кто-то шепчет, боясь, что его услышат.
Звуки – плывут, летят, парят, порхают, падают, катятся, рассыпаются, разбиваются вдребезги. И – снова взлетают. Выше, выше, вверх!..
Городская акустическая среда похожа на перенасыщенный раствор. Достаточно слегка щелкнуть ногтем по стеклу – и все звуки тотчас же выпадут в осадок.
Во что они тогда превратятся?
Том снова посмотрел на темную лужу возле ног.
Быть может, это то, во что превратились звуки города?..
Краем глаза Том заметил фигуру, осторожно выглянувшую из-за шторы, плотно закрывающей окно над парадной дверью дома Хопкинсов.
Но, как только Том повернул голову в сторону окна, фигура снова спряталась за шторой.
Том не успел разглядеть, кто это был. Но в доме жили только мистер и миссис Хопкинс. Значит, кто-то из них.
Том поднял руку и помахал.
– Эй! Мистер Хопкинс!
Услышав свой голос, Том растерялся. В тишине и пустоте голос звучал странно. В звуках его слышалось что-то нездешнее. Потустороннее. Гринхилл-стрит будто оказалась упакована в плотный шерстяной кокон. Снаружи не проникало ни звука. А внутри никого не было.
Том подождал какое-то время.
Никто ему не ответил.
И из-за шторы никто больше не выглядывал.
Том пожал плечами, аккуратно обошел лужу и сел на велосипед.
Он ехал не торопясь, внимательно глядя по сторонам, примечая все те изменения, что проступали во внешнем облике знакомой с детства улицы.
Город менялся постоянно. Но, как правило, происходило это постепенно, медленно, почти незаметно. Глядя на траву, не увидишь, как она растет. Появлялась новая вывеска, менялась отделка двери, у дерева подрезали ветки, светофор на перекрестке меняли на более новую модель, цвет краски на бордюрах становился чуть ярче или темнее.
Это были обычные возрастные изменения. Почти все они шли городу на пользу. А от тех, что не приживались, вскорости избавлялись, как от юношеских прыщей или бородавок.
Сейчас город было похож на тяжелобольного. Кожа его сморщилась, мышцы одрябли, лицо иссекли глубокие морщины, волосы вылезли, глаза провалились. Он превращался в уродливое подобие себя самого.
Том смотрел по сторонам и нигде не замечал признаков жизни.
Казалось, это было место, не предназначенное для жизни. Здесь царили уныние и запустение. А в проулках, где свет дня был не так ярок, за углами домов, казалось, таилось нечто ужасное. Быть может, сама смерть.
Что стало с людьми?
Они в ужасе покинули свои дома?
Или же прятались в них, как моллюски меж створок раковин, будучи уверены, что это самый надежный и безопасный способ существования?
Том чувствовал себя неуютно.
Ему казалось, что со всех сторон, из каждого зашторенного окна, из-за любой приоткрытой двери на него внимательно смотрят чьи-то глаза.
Глаза безумцев.
Кто-то из них мог воображать себя маньяком-убийцей. Кто-то – лихим стрелком с Дикого Запада. Кто-то – героем, отражающим нападение диких орд с Востока.
Каждый из них был уверен в своей правоте.
Так же, как миссис Уотс была уверена в том, что все зло в мире от китайцев.
Так же, как дядя Боб не сомневался в том, что он – охотник на динозавров.
А доктор Робертс точно знал, что он – известный среди всех семи морей капитан пиратов Джек Боулмингтон.
Вот только рядом с ними не было Тома, который мог направить их галлюцинации в спокойное русло. Поэтому каждый из них представлял собой бомбу, детонатор которой мог сработать от любого внешнего воздействия.
В том, что порой такие бомбы срабатывают, Том убедился, доехав до конца улицы.