Но даже не это главное. Зачем «спецухе» убивать безобидных контров? Что за операция тут у погранцов? Куда делся Костыль? Может, он заодно со «спецухой», вел нас к ним в лапы? Да нет, исключено. Во-первых, на Костыле такое висит – его при случае вальнут на месте не спросясь, а во-вторых, с какого перепугу Особому отделу сдались безобидный диабетик Бека и Пономарь с его ревматизмом? И главное: если предположить, что «спецухе» нужен был я – зачем они вмешались тогда, когда я ушел?
Вопросы, одни вопросы. Что вообще происходит на этих гребаных болотах?
Так, все, хорош истерить. Нужно закончить маршрут, выполнить контракт – и сваливать на Землю. А потом в отпуск. Причем желательно месяца на два. «А коньячок под шашлычок вкусно очень, и я готов расцеловать город Сочи».
Оставив Пономаря, срываюсь с места и бегу к Библиотеке. Звуков боя я не слышал, стало быть, Беку и Пономаря уработали или холодным оружием, или из стволов с глушаками. Значит, те, кто меня ждет, тоже не в курсе, что тут произошло. И им нужно поскорее убираться отсюда. Всем нужно убираться. Не зря я все же не люблю болота…
* * *
– Не ходи туда! – Голос Костыля звучит негромко, сдавленно, но мне он кажется громоподобным. Останавливаюсь, выставив автомат. Так и есть – Костыль. Сидит на траве возле второго тополя, весь мокрый и грязный. «Хеклер-кох» прислонен к стволу. Лицо бледное, но губы сжаты, взгляд внимательный и оценивающий.
Я щелкаю флажком предохранителя.
– Не дури, – говорит Костыль. – Я их не убивал.
– Тогда почему ты жив?
– Так карта легла. Я пришел, когда все закончилось.
– Почему не помог Пономарю?
– Как? Он же не загнанная лошадь. Ты вот тоже не помог.
Вздыхаю – он прав, Пономаря не спас бы даже взвод военных хирургов с реанимационным автомобилем в придачу.
– Костыль, давай начистоту – что за херня тут творится? Кто их убил?
Костыль кривит губы в усмешке, потирает живот, потом говорит:
– Люди Фирцевальда Карма.
Я невольно вздрагиваю. Вот, значит, оно как…
Фирцевальд Карм – начальник «Вайбера», военной разведки Сургана. Он – человек с репутацией, которой позавидовал бы полковник Иссер Харель, урожденный Гальперин, легендарный директор МОССАД, автор фразы: «Из всех людей моих голубых глаз не боятся только дети и собаки».
Думаю, глаз Карма боятся даже голуби.
Тем не менее продолжаю спрашивать:
– А ты?
– Я опоздал. На гигатею нарвался. Там. – Он кивает в сторону зарослей.
– И?..
– Она подавилась, – усмехается Костыль. – Ребра, правда, помяла. Помоги встать.
Что-то внутри меня отчаянно протестует, но я все же делаю шаг, протягиваю руку. Костыль поднимается на ноги, морщится. Я смотрю ему в глаза, спрашиваю:
– А куда делись эти… из «Вайбера»?
– Ушли. Сделали свое дело – и ушли.
Я неожиданно начинаю психовать:
– Так, короче: или ты рассказываешь, что тут случилось, или…
– Что «или»?
– Или я тебя убью.
– Ты не убийца, – качает головой Костыль, натыкается на мой взбешенный взгляд и кивает. – Хорошо. Будет большая война. Сурган…
– Так про это уже лет пять слухи ходят, – разочарованно перебиваю я. – Тоже мне тайна мадридского двора!
– Дослушай, – терпеливо говорит Костыль. – Так вот: будет большая война. Сурган уже практически готов к ней. Но на всякую силу всегда найдется равноценная сила, это закон…
– Ньютона?
– Жизни. Чтобы остановить Сурган, нужно, чтобы то, что несла группа, к которой ты шел, дошло до получателя.
– Несла?
– Да, группа тоже уничтожена бойцами «Вайбера».
– А при чем тут Бека, Пономарь, ты, я, наконец?
– Я – твоя страховка, Гонец, – тихо произносит Костыль. – Я должен был обеспечить твое прикрытие. А Бека с Пономарем отводили глаза – типа мы обычные контрабандисты.
Мне ничего не остается, как спросить:
– На кого ты работаешь?
– Пей пиво, Вася. – Костыль отворачивается. Было понятно, что не скажет, но я не мог не попробовать.
– И что мы делаем дальше? – спрашиваю больше для того, чтобы хоть что-то сказать. В башке все перемешалось, и на фоне этой мешанины неоново светится одна короткая мысль: «На фига я в это влез?!»
– Я уже сказал: мне нужно, чтобы посылка дошла до адресата.
– Так сурганцы…
– Посылка у меня.
Я замираю, смотрю, как Костыль с кряхтением закидывает винтовку за спину. Вечер, и без того фееричный до безобразия, окончательно перестает быть томным.
– И?..
– Гонец, ты меня разочаровываешь. – Костыль смотрит на меня в упор. – Их контракт провален, твой – «на грани нервного срыва». Но если ты выполнишь за покойников их работу…
Я всегда неплохо считал в уме, и сейчас цифирьки в голове быстренько складываются в красивое число с пятью нулями в валюте государства, которое российские военные называют «вероятным противником». Ч-черт, заманчиво!
– Где посылка? – будничным тоном спрашиваю я.
Костыль расстегивает камуфляжку и демонстрирует висящий на цепочке довольно толстый пакет формата А5, наглухо залитый воском.
– Это все?
– Нет. Вон, в кустах.
В зарослях узколиста обнаруживаю узкий кофр или, скорее, контейнер полутораметровой длины из выкрашенного в защитный цвет металла.
– Что там?
– Открой.
Любопытство сгубило кошку – открываю. Вижу какую-то трубу, обернутую промасленной бумагой.
– И?..
– Это РПГ-2. Снаряженный.
Опа! Непроизвольно отдергиваю руки, прячу их за спиной.
– Что это за зверь?
– Ты правильно все понял. Это ручной противотанковый гранатомет образца 1949 года. Или, говоря шершавым языком военных справочников: «динамореактивная многоразовая система с выстрелом активного типа». А по-простому – гениальный отпрыск сумрачного арийского чудовища по имени «панцерфауст». Оружие словно специально придумано для Центрума: стальная цельнокатаная труба с деревянными накладками, чтобы не обжечься, курковый механизм на пистолетной рукоятке, а в стволе – граната ПГ-2: кумулятивная боевая часть, бумажная гильза с дымным порохом, донный взрыватель и стабилизатор с шестью металлическими гибкими перьями, которые разворачиваются после выхода гранаты из пусковой трубы. Лупит на сто пятьдесят метров. Пробивает двухсотмиллиметровую броню. И ни одной пластмассовой детали! Эта штуковина очень успешно применялась вьетнамцами против американской техники. РПГ-2 до сих пор стоит на вооружении целого ряда стран.