— К сожалению, нет. Дискинезия исчезнет сама, если только не слишком поздно. Искренне надеемся, что прервали лечение на достаточно ранней стадии, чтобы избавиться от нее. Хорошая новость состоит в том, что побочный эффект у клозапина в виде поздней дискинезии чрезвычайно невелик — малая доля от других нейролептиков. На самом деле мы даже не рассматриваем такую вероятность, хотя на всякий случай будем вести наблюдение.
Сестра дезинфицирует мне руку с внутренней стороны локтя, готовит шприц. Вводит иглу в разбухшую вену и начинает вытягивать кровь.
— А кроме всего прочего, удачно, что клозапин — самое эффективное средство для лечения шизофрении… — тем временем продолжает доктор Литтл.
— Постойте, — перебиваю его, — самое эффективное средство, которое не имеет побочных эффектов. Почему же тогда не начали лечение именно с него?
— Майкл, я не сказал, что у него нет побочных эффектов. Я только сказал, что среди этих эффектов нет поздней дискинезии. При лечении клозапином высок риск осложнений в работе кроветворной системы и сердца. Поэтому мы и делаем анализ крови. Будем повторять его каждые четыре дня, чтобы понять, какое действие оказывает лекарство, а для сравнения нужна ваша кровь в исходном состоянии.
— Что?
Сестра вытаскивает иглу из вены, прикладывает к месту укола ватку и сгибает мою руку в локте. Я прижимаю ватку и сердито встаю:
— И что, у меня от этого начнутся осложнения с сердцем?
— Если регулярно проверять вашу кровь, то нет. В этом случае вы в абсолютной безопасности. Без контроля — да. Риск весьма высок, поэтому мы и используем клозапин только в случаях, подобных вашему, когда больной плохо поддается лечению.
— Но мне этот вариант не кажется абсолютно безопасным.
— Майкл, простите за такой выбор слов. — Он подает капсулу с таблеткой, но я не беру ее. — Абсолютной безопасности не существует. Но вы в больнице, Майкл, — в течение всего дня рядом с вами врачи и сестры, а для чрезвычайных случаев у них есть все необходимые медицинские средства.
— А что, не исключается и чрезвычайный случай?
— Мы сделаем все, чтобы его предотвратить.
— Для такого лечения вы должны получить мое согласие.
— У нас есть согласие вашего отца. — Доктор Литтл улыбается. — Он подписал бумагу вчера вечером.
Несколько мгновений я смотрю на него, потом отворачиваюсь. Я душевнобольной пациент и не вправе что-либо решать. Набираю в грудь воздуха, пробегаю рукой по волосам, пытаясь сосредоточиться.
— Майкл, послушайте, — говорит доктор Литтл, подходя поближе, — кветиапин оказывал действие — он вам нравился. Вы наконец-то почувствовали свободу. Я хочу помочь вам вернуться к ней, но, кроме этого средства, мне нечего предложить. Признаю: риски есть, но у всего остального риски еще выше. — Доктор Литтл снова протягивает капсулу. — Симптомы и галлюцинации начнут возвращаться — поначалу медленно, но потом все более и более явно, по мере того как кветиапин будет вымываться из вашей кровеносной системы. Клозапину понадобится какое-то время, чтобы вернуть вас к прежнему состоянию, но чем скорее вы начнете, тем скорее снова избавитесь от проблем.
Закрываю глаза. Он прав — будут осложнения или нет, я больше не хочу быть таким, как прежде. Я больше не могу так жить. И это лекарство либо вылечит меня, либо убьет. В любом случае это едва ли не единственная возможность.
Поворачиваюсь к нему, ловлю его взгляд, потом стреляю глазами в радиоприемник. Красная точка по-прежнему на месте — немигающий глаз. Сестра поставила пробирку с моей кровью на поднос, готовясь уходить.
Доктор Литтл снова подает мне капсулу.
Полтаблетки. Бледный полумесяц размером с ноготок.
Кладу его в рот и проглатываю. Даже не запиваю.
— Майкл…
В палате никого нет. Возвращаюсь к головоломке.
— Майкл, это я. Пытаюсь помочь.
— Тебя не существует.
— Конечно же я существую. Так же, как и ты.
— Ты всего лишь голос у меня в голове.
— Майкл, не верь их вранью, ты не сумасшедший — тебя изучают. Ты крыса в лабиринте.
Я поднимаю голову:
— Если ты существуешь, то где же ты?
— В вентиляции.
— Это невозможно.
— Мой голос в вентиляции, а тело в соседней комнате.
— Тогда я приду и посмотрю.
— Не делай этого. Они не должны узнать, что мы вместе.
— Мы не вместе.
— Майкл, мы должны убить доктора Литтла. Это он держит тебя здесь. Только так ты сможешь выбраться.
Вскакиваю, вылетаю за дверь и бегу в соседнее помещение — это палата Гордона. Там никого нет. Заглядываю под кровать, проверяю за стульями, даже ящики столика открываю. Никого. Возвращаюсь к себе и проделываю то же самое — залезаю в каждую щель, изучаю все, что тут есть, но никто нигде не прячется. Передвигаю тяжелый стул к вентиляционной решетке и возвращаюсь к головоломке.
Голос звучит приглушенно:
— Майкл, ты такой идиот. Бесполезный, никчемный, безмозглый идиот! Убей доктора Литтла — и ты выйдешь отсюда! Трус!
Складываю части головоломки в коробку и несу в общую комнату. Голос кричит мне вслед, и я громко веду счет, чтобы заглушить его.
Сплю на стуле. Одеяло наброшено на часы. Через четыре дня у меня снова берут кровь на анализ, а когда приходят результаты, доктор Литтл увеличивает дозу. Голос в вентиляционной шахте исчезает, но Шона сообщает, что пациента из соседней палаты перевели. Ем я сам. Разговариваю с Линдой об отце. Еще через четыре дня у меня снова берут кровь. Теперь я принимаю по двадцать пять миллиграммов клозапина два раза в день, и, конечно, никакой Шоны не существует. Я это знаю.
Проходит еще какое-то время, и я уже не укрываю часы, но по-прежнему близко к ним не подхожу. Это привычка, выработанная всей предыдущей жизнью. Линда говорит, что мелочи вроде боязни телефонов и всякого такого исчезают последними, потому что это поведенческие навыки, а не психиатрические нарушения, и, чтобы от них отучиться, требуется время. Это здоровые реакции на воображаемую реальность, но теперь, когда я воспринимаю мир более или менее таким, каков он в действительности, лечение будет способствовать тому, чтобы мои реакции сдвинулись соответствующим образом. Я могу смотреть телевизор, включенный и выключенный — какой угодно.
Доктор Литтл говорит, что мое состояние с каждым днем улучшается, но симптомы сохраняются, и он увеличивает дозу. Доктор Ванек продолжает работать над восстановлением моей памяти, прибегает к лекарствам и гипнозу, но провал остается. Я особо не возражаю. Зачем мне помнить собственное безумие?
Когда снова приходят агенты ФБР, я уже почти две недели живу без галлюцинаций. А потому решаю, что они, вероятно, реальны.