— Тогда какими вырисовываются задачи? — настаивал Серегин.
— Будете как бы… доверенными лицами, — донесся ответ. — На первых порах. Действующий, что называется, резерв. Что потом — время покажет. Так или иначе — связь — через меня.
— Понятно, — кивнул Олег. — Расширять наш круг знакомств с секретными персонажами из секретных ведомств — не след…
— Вот, — кивнул собеседник, — учишься азбуке…
— А на хрена вам стволы-то эти краденые? Отпахивает какой-то дешевой мелочевкой…
Евсеев помедлил. Затем произнес нехотя, с ноткой неприязни:
— Да сам не пойму… Типа: чтоб добро не пропало. Крестьянские начальственные умы, не иначе… Хочешь смейся, хочешь — плачь… Может, на подарки к Дню Чекиста по персоналиям и весям распределятся… Не удивлюсь. Короче, ответа нет. Но есть приказ.
— Увы! — сказал Серегин.
— Да ты садись в такси, — уже бодрым тоном продолжил Евсеев. — Контора платит, а таможня ждет. И еще: пять стволов с боезапасом мы в отчет не включаем… Есть возражения?
— Семь, — качнул головой Серегин, прямо и уверенно глядя на него.
— Наглеешь, — хохотнул тот. — Используешь переполняющий меня либерализм. С другой стороны, доверительность в общении между куратором и агентом — главный залог успеха! — Он уже окончательно оправился от бессонной ночи и пьянки, порозовел, повеселел взором, распрямился выше роста мощным, жадным до жизни телом, и дышал таким оптимизмом и напористостью, что невольно порадовал и Серегина своей сопричастностью к нему, как к товарищу. И рассветное солнце высветлило их лица в обращенных друг на друга улыбках.
Что же, пускай этого попутчика навязала судьба, пускай каверзен он и лукав, но чувство общности и симпатии внезапно тронуло сердце Олега, и вспомнилось ненароком: если приятен тебе человек, то и ты ему не в тягость, а коли наоборот — твоя неприязнь откликнется непременным рикошетом…
После их встретил хлопотливый, усердный в учтивости белобрысый таможенник Дима, уважительно трясший руку Олега и наверняка, как пояснил Евсеев, принявший его за кадрового сотрудника, прежде участвовавшего в оперативной комбинации. Далее на двух машинах, страхуя друг друга, они покатили в Москву, перегрузили утаенные от учета пистолеты и патроны в надежном гараже, и, весьма довольные друг другом, отправились отсыпаться.
А через три дня, встретившись с Евсеевым в номере гостиницы «Москва», Серегин услышал:
— Едешь в Америку. Вместе со своими корешками. Куда направят Билла — не в курсе. А ты с Джоном идешь в армию. В ней вам помогут правильно устроиться.
— В американскую армию?!
— В Америке другой нет… Но тебе крупно повезло: ты попадешь в элитную школу снайперов. Повысишь свое мастерство… И учти, дружок, откашивать на этой стезе не советую категорически! Рви жилы, чтобы попасть туда! Тем более, здесь мы окажем полное содействие в любых жизненных передрягах твоим родителям и твоей невесте… — Он выждал многозначительную паузу. — Это не шантаж, это от чистого, как говорится, сердца чекиста. Или же — пламенного, сам выбирай эпитет. Кстати. Почему бы тебе не заключить брак с Аней? Прямо сейчас готов в свидетели… А если будет ребенок — попрошусь в крестные.
Серегин молчал. Дар речи он обрел лишь в холле, при выходе из гостиницы. Сказал вдумчиво, обратив свои налитые ненавистью глаза в равнодушные зенки Евсеева:
— И все же ты — паскуда… А ваша контора — кодла упырей…
— Одно из главных направлений нашей работы — взимать плату за чужие грехи, — терпеливо ответил тот. — Кто безгрешен, те на сей исторический момент на нас не в претензии. Кстати, можешь передать мне на ответственное хранение два своих ствола.
— Я не хотел бы, чтобы ты их приручил в мое отсутствие, — ответил Олег.
— Почему?
— Потому что когда-нибудь… с двух рук… я с удовольствием тебя пристрелю, — вдумчиво сказал он.
— Дурак ты, — откликнулся Евсеев беззлобно. — Сто раз — дурак! Чтобы ты знал: тебя вообще хотели списать, как неперспективную фигуру. Да так списать, чтобы твои признанные полезными дружки весь им отпущенный век перед нами дрожали… Да еще и впутать их в твое списание… А вот я-то тебя отстоял. Причем — с большими для себя неудовольствиями со стороны начальства… Благо — быстро меняющегося. Углубляться не стану. Когда придешь меня убивать, расскажу подробности. Так что американская армия для тебя — рай на этой земле. И вот тебе — моя рука…
— Ну, если не врешь, вот тебе — моя, — сказал Серегин, поверив. И — прибавил с досадой: — Недаром у меня в паспорте на страницу «Семейное положение» брякнули штамп «Военнообязанный»…
А через полгода чекист Евсеев, равно как вся российская белиберда с ее КГБ, рушащейся государственностью, разбродом, вакханалией и всеобщей сумятицей, забылись и растаяли, как сон, исчезающий в утреннем свете. Минув распределительный центр рекрутов, он и Джон попали в элитный Форт-Беннинг, в школу сухопутных войск, потовыжималку, где на сон отводилось три-четыре часа в сутки. И теперь в жизни реальной и повседневной существовала для Серегина муштра, жизнь по казарменному расписанию, чужой язык, на котором он уже начинал мыслить и — американская Америка, целиком поглотившая и переваривающая его — слабенько дрыгающегося в тисках ее мускулистого едкого кишечника.
И только в баре одной из забегаловок, расположенной возле городка неподалеку от школы, куда он отправился с товарищами в очередное увольнение, — пожилая, с благородным лицом и со вкусом одетая женщина в черном изысканном платье, проходившая мимо него, сидевшего на табурете у стойки, наклонилась, тихой скороговоркой сказав ему на ухо:
— Вам — привет от Евсеева. Вы все делаете правильно, вами очень довольны. Через пять дней День рождения вашего лейтенанта Керна. Подарите ему хорошую клюшку для гольфа, все знают — это его хобби… Деньги я уже опустила в карман вашего кителя, растяпа. Теперь взгляните на свой ботинок, завяжите шнурок и — кивните мне благодарно…
Все предписанное в точности и с готовностью Серегин исполнил.
Женщина растаяла в суете и гвалте заполонивших бар воскресных пьяниц.
А кошмар верноподданничества вернулся.
Худого Билла в армию не взяли из-за плоскостопия. Серегин же и Джон школу снайперов закончили с отличием. И, не успев полюбоваться на свои новенькие погоны в казарменных зеркалах, получили срочное назначение: лететь в Ирак. На реальную, без компромиссов, войну.
— Ну, уж там-то ни ГэБэ, ни мафия нас не достанут, — оптимистически заявил Серегину товарищ. — Болото сомкнется. А когда из него вынырнем, все и забудется…
— Ты веришь в то, что говоришь? — поднял на него усталый взор Олег.
— Это — моя мечта, — ответил Джон. — А мечтам надлежит сбываться. В этом — часть смысла жизни.
— После которого он также частично утрачивается, — заметил пессимист Серегин. — И вообще мечты — понятие несбыточное. Иначе это не мечты, а планы.