Варвара Тимофеевна точно знала, что окна были задраены и закрыты на все оконные задвижки. Сами по себе они раствориться не могли, и было похоже, будто кто-то показал фокус.
Варвара Тимофеевна несколько оскорбилась фамильярности фокусника, но не растерялась, а моментально вернула все на прежние места: затворила окна и еще раз закрыла их на шпингалеты.
В это время распахнулись дверцы кухонной полки, висящей на стене. Чашки стали подскакивать на блюдцах, как бы примериваясь, потом соскочили на пол, а следом за чашками бросились вниз блюдца, предпочитая скорый конец долгой разлуке.
Варвара Тимофеевна собрала с пола осколки, высыпала их в мусорное ведро. Выпрямилась и сквозь раскрытую дверь увидела: кушетка в комнате медленно поехала от стены к центру, а ящик для белья стал раскачиваться на носках, как человек в раздумье: с пятки на носок.
Варвара Тимофеевна приложила руку к стене. Стену знобило, и Варвара Тимофеевна догадалась, что в Москве началось землетрясение, как в Ташкенте.
Она где-то слышала, что при землетрясении надо встать в дверной проем: там рушится в последнюю очередь или не рушится вообще.
Варвара Тимофеевна перебежала маленький коридорчик своей квартиры, встала под дверной косяк и простояла без паники час, а может, и два.
Потом ей надоело жить без впечатлений, и она пошла к соседям разузнать размер морального и материального ущерба.
У соседей все было обычно и привычно.
Варвара Тимофеевна вернулась домой, легла животом на подоконник, выглянула в окно. На улице – никаких примет землетрясения: земля не гудела. Собаки не лаяли. Дети справляли свое детство. Десятилетний Ромка-татарчонок поддал ногой мягкий мяч, где-то пропускающий воздух. Мяч шмякнулся в свежую рассаду, которую Варвара Тимофеевна высадила во дворе перед домом.
– У, паралич! Дьявол не нашего бога! – завопила Варвара Тимофеевна. – Вот я щас выйду, вот я тебя поймаю…
– Это детская площадка, а не огород, – огрызнулся снизу Ромка. Когда Варвара Тимофеевна была высоко, он ее не боялся. – Вы бы еще свиней развели…
Варвара Тимофеевна хотела ответить Ромке, но за ее спиной раздался звук-лязг средней мощности.
Варвара Тимофеевна оглянулась. На полу лежала люстра, вернее, то, что было люстрой. В потолке зияла черная неаккуратная дыра.
Когда стихийное бедствие касается всех людей, то несчастье как бы раскладывается на всех в равной мере, и это не так обидно для каждой отдельной личности.
Но когда стихийное бедствие касается только одного человека, то это воспринимается как несправедливость, а всякая несправедливость покрывает душу шрамами.
Варвара Тимофеевна оделась и пошла в домоуправление.
Управдом Шура внимательно выслушала Варвару Тимофеевну и сказала, что ни о каком индивидуальном землетрясении не может быть и речи, потому что в Москве нет вулканов. А стены трясутся скорее всего оттого, что сверху или снизу подрались соседи, и по этому поводу надо обращаться не в домоуправление, а в милицию.
Варвара Тимофеевна сказала, что сверху нее живет мать-одиночка, лифтершина дочка Таня с грудным младенцем, и драться между собой они не хотят. А снизу живут две сестры-двойняшки, по восемьдесят лет каждой. Они, бывает, ссорятся между собой, но вряд ли могут разодраться с такой силой и страстью.
Управдом Шура ничего не ответила, видимо, осталась при своем мнении, подняла руки и поправила в волосах круглую гребенку. Она сидела с поднятыми могучими руками, как монумент, во всей своей переспелой сорокапятилетней красоте, и Варвара Тимофеевна, глядя на нее, подумала: «Кобыла».
Но вслух ничего не сказала.
Управдом Шура тем не менее услышала то, о чем подумала Варвара Тимофеевна, но вслух ничего не ответила.
Милиционер Костя был молодой, с длинным ногтем на мизинце и мало походил на представителя власти.
Говорят, жизнью правят два инстинкта: инстинкт любви, чтобы оставить потомство, и инстинкт самосохранения, чтобы подольше пожить.
Варвара Тимофеевна и Костя существовали под властью разных инстинктов и не понимали друг друга.
– А почему у вас все на полу валяется? – спросил Костя.
Варвара Тимофеевна специально ничего не прибирала, оставляла как вещественное доказательство. А недавно принесла с помойки совсем еще крепкий стул с продранным сиденьем и присовокупила к общему фону.
– А зачем подбирать? – спросила Варвара Тимофеевна. – Все равно упадет.
– Так все время и падает?
– Так и падает.
– А как же вы живете? – удивился Костя.
– Человек не собака. Ко всему привыкает.
– Понятно… – задумчиво проговорил Костя.
Человек действительно не собака и, как разумное существо, быстрее приспосабливается к окружающей среде, какой бы противоестественной она ни была.
– А сейчас почему не падает? – спросил Костя.
– Сегодня суббота. Выходной у них.
– У кого?
– А я знаю?
Костя помолчал, потом забормотал непонятные слова:
– Мистика, фантастика, детектив…
– Чего? – не разобрала Варвара Тимофеевна.
– А вы давно эту квартиру получили?
– С месяц.
– А раньше где жили?
– В Тупиковом переулке. Нас снесли. Знаешь небось…
Костя дипломатично промолчал. Ему нравилось казаться хорошим специалистом: знать все, что происходит в городе Москве с каждым ее жителем, имеющим постоянную или временную прописку.
– А до войны в деревне жили. В Сюхине.
– А где это Сюхино? – полюбопытствовал Костя.
– Сейчас нигде. Старики померли, молодые в город подались, – разъяснила Варвара Тимофеевна. – На месте деревни одни печины стоят. Дикие свиньи развелись, рыси, волки.
– Печины – это печи?
– Нет, это печины…
Костя задумался: представил себе забытую под небом деревню, где вместо кошек, собак и свиней бродят рыси, волки и кабаны.
А вся Варвара Тимофеевна в темном штапельном платье представилась ему частью этой покинутой деревни, ее представителем.
И Косте вдруг отчаянно захотелось помириться с Таней. Должно быть, скомандовал инстинкт любви.
– А ночью тоже трясет? – спросил Костя, игнорируя инстинкт.
– Нет. Ночью не работают. Спят.
– Ну, я пошел. – Костя поднялся с кушетки.
– Может, в понедельник зайдешь? – пригласила Варвара Тимофеевна. – У них с восьми смена.
– У меня тоже с восьми, – сказал Костя. – У них своя работа, а у меня своя.
В понедельник к Варваре Тимофеевне приехали архитекторы района.