– La revedere, dòmnule capitan.
Я вернулся по улице Лэпушняну, пересек кладбище, толкнул дверь моего дома. Съел немного брынзы и бросился в постель. Стояла жара, назойливо жужжали мухи. Громкий гул падал с неба. Жирный сладкий гул, как густой запах гвоздики, лениво расходился по влажному, потному небу. Какой тут сон! Цуйка жгла желудок. Около пяти пополудни я встал, вышел на кладбище и сел на каменное, заросшее травой надгробие. В давно прошедшие времена этот сад возле моего дома был православным кладбищем, самым старым кладбищем города Яссы. В центре кладбища, на том месте, где в старые времена высилась небольшая церковь, распахнулся вход в adapost, убежище, куда вел спуск по крутой деревянной лестнице. Вход в adapost был похож на вход в подземный мавзолей. Внутри убежища чувствовался запах перегноя, жирный могильный запах. Над убежищем, на земляном холме в виде кургана лежали сложенные накрест одна на другой могильные плиты. С того места, где я сидел, можно было прочесть выбитые на каменных плитах эпитафии господарю Григорию Сойнеску, госпоже Софии Занфиреску, госпоже Марие Пойанеску.
Было жарко, жажда сушила губы, я вдыхал мертвый запах земли, смотрел на ржавые ограждения еще оставшихся нетронутыми в тени акаций могил. Кружилась голова, тошнота подкатывала к горлу. La dracu Мику, la dracu Мику со всей ее козьей растительностью. Вокруг жужжали свирепые мухи, влажный ветерок тянулся от реки.
Время от времени с окраинных кварталов Узине, Сокол и Пакурари, от железнодорожных мастерских Николины, от рассеянных по берегам речки Бахлуй строений, от пригородов Цикау и Тараси, где когда-то было татарское поселение, доносился сухой треск перестрелки. Нервные румынские солдаты и жандармы кричат «Stai! Stai!» и стреляют в людей, не давая времени поднять вверх руки. И это днем, еще до начала комендантского часа. Ветер раздувает кроны деревьев, солнце шлет медовый аромат. Мика ждет меня в семь возле аптеки. Через полчаса я должен вести ее на прогулку. La dracu domniscioara Мика, la dracu и коз тоже. Редкие прохожие, размахивая пропусками высоко над головами, с настороженным видом скользят вдоль стен. Что-то точно назревает в воздухе. Мой друг Кан прав. Что-то должно произойти. Чувствуется, грядет какая-то беда. Беда висит в воздухе, начертана на лицах, ощущается кончиками пальцев.
Я подхожу к аптеке ровно в семь, Мики нет. Аптека закрыта, сегодня Мика закрыла рано, намного раньше обычного. Бьюсь об заклад, она не придет. Испугалась в последний момент. La dracu женщин, все они одинаковы, всех берет испуг, и всегда в последний момент. La dracu domniscioara Мика, la dracu и коз тоже. Я медленно иду к кладбищу, мимо проходят немецкие солдаты, шаркая сапогами по асфальту. Хозяин обувной мастерской, расположенной на углу улицы Лэпушняну прямо напротив кафе-ресторана «Корсо», последними взмахами щетки дочищает башмаки последнему клиенту, сидящему в высоком латунном кресле румынскому солдату. Закатное солнце проникает в глубину темной лавочки, отражаясь в банках с сапожным кремом. Румынские солдаты в песочного цвета форме ведут под конвоем растерянных евреев.
– Отчего не почистишь напоследок туфли тем несчастным? – говорит солдат с высокого латунного кресла и смеется.
– Не видишь, они босые? – отвечает хозяин мастерской, отворачивая бледное, потное лицо. Он слегка запыхался, с удивительной легкостью орудуя своими щетками.
В окна Жокей-клуба выглядывает городская знать, упитанные молдавские господари с круглыми животами, с мягкими, изнеженными задницами и гладкими оплывшими лицами, у них влажно и томно сверкают темные подведенные глаза, – они похожи на персонажей Паскина. Дома и деревья, как и стоящие перед дворцом Биржи коляски, тоже как будто кисти Паскина. В далеком небе над Скулени, над ленивым течением реки между зелеными камышовыми берегами зарождаются белые и красноватые облачка. Хозяин обувной мастерской закрывает дверь своего заведения и смотрит на облака в далеком небе, высматривая приближающуюся грозу.
Здание Жокей-клуба построено в XIX веке, одно время в нем размещался отель «Англетер», оно стоит на углу улицы Пакурари и улицы Карол; это красивое сооружение неоклассического стиля, единственное современное здание в Яссах, в его архитектуре и декоративных элементах, даже в незначительных деталях отделки явно видно достоинство подлинного искусства. Дорическая колоннада рельефно пробегает вдоль окрашенного в цвет слоновой кости фасада. По бокам здания в близко расположенных нишах стоят розовато-кремовые статуи Купидона, натягивающего лук и готового пустить стрелу. На первом этаже сверкают витрины кондитерской Занфиреску и большие окна кафе-ресторана «Корсо», самого элегантного заведения города. Войти в Жокей-клуб можно с тыльной стороны, для этого нужно пройти через мощенный расшатанными плитами двор. Отрешившиеся от войны румынские солдаты спят на солнце, сдвинув на лбы стальные каски и растянувшись на плитах. Два упитанных сфинкса под стеклянной крышей стерегут вход.
Стены внутреннего дворика обшиты панелями из темного гладкого дерева, обрамление внутренних дверей украшено резьбой во французском стиле Луи-Филиппа, на стенах висят картины и гравюры: парижские пейзажи, Нотр-Дам, остров Сен-Луи, мост Трокадеро, женские портреты во вкусе иллюстрированных женских журналов французской моды годов между 1880-м и 1900-м. В игровом зале вокруг обтянутых зеленым сукном столов сидят старые молдавские господари, они играют в бридж по маленькой и вытирают лбы большими платками из органди с вышитыми английским стежком дворянскими коронами. Вдоль стены напротив выходящих на улицу Пакурари окон выступает галерея из дерева, покрытого резьбой в неоклассическом стиле, с лирами и арфами вдоль балюстрады – это ложа для лучших музыкантов, располагающихся здесь, когда знать города Яссы устраивает элегантные празднества.
Я останавливаюсь перед столиком понаблюдать за партией, игроки поднимают потные лица, кивают мне. Старый князь Кантемир пересекает зал, слегка сутулясь и прихрамывая, он выходит через заднюю дверь. Рой назойливых мух барражирует в оконном проеме как вращающаяся в воздухе роза, и действительно, мягкий аромат роз поднимается из сада, смешиваясь с запахом цуйки и турецкого табака. Из распахнутых на улицу окон выглядывают молодые beaux, щеголи города Яссы, жирные молдавские Брюммели с темными подведенными глазами. Прежде чем уйти, я останавливаюсь поглазеть на их необъятные оплывшие задницы, вокруг которых роящиеся мухи рисуют в дымном воздухе все тот же нежный цветок розы. – Buna seara, dòmnule capitan, – говорит мне Мариоара, официантка кафе-ресторана «Корсо», когда я вхожу в заполненный немецкими солдатами и офицерами зал, просторное помещение хорошей архитектуры на первом этаже Жокей-клуба. Вдоль стен стоят узкие диваны, набитые конским волосом, их разделяют несколько boxes, кабинок, образованных деревянными перегородками. Мариоара еще совсем ребенок, незрелый и ласковый. Она улыбается мне, склонив к плечу голову и опершись руками о мраморный столик.
– Ты принесешь мне бокал пива, Мариоара?
Мариоара скулит, будто ей больно:
– О-ёй-ёй, dòmnule capitan, о-ёй-ёй.
– Меня мучит жажда, Мариоара.