– Это подарок от моих верных усташей, двадцать килограммов человеческих глаз.

XIV
Of their sweet deaths [261]

– J’ai honte de moi, – сказала она тихо с жалкой улыбкой. – Nous devrions tous avoir honte de nous [262] .

– Pourquoi devrais-je avoir honte de moi? [263] – сказала Ильзе. – Я вовсе не стыжусь. I’m feeling myself pure, innocent and virginal, as a Mother of God [264] . Война меня не касается, она ничего не может против меня. Je porte un enfant dans mon ventre, je suis sacrée. Mon Enfant! N’avez-vous jamais pensé que mon еnfant pourrait être le petit Jésus? [265]

– Нам не нужен еще один маленький Христос, – сказал я, – каждый из нас может спасти мир. Каждая женщина может родить нового Христа, каждый из нас может, насвистывая, взойти на Голгофу и, напевая, дать себя пригвоздить к кресту. Сегодня не так трудно стать Христом.

– Ça ne dépend que de nous, – сказала Ильзе, – de nous sentir pures et innocentes comme la Mère de Dieu [266] . Война не может меня замарать, она не может запачкать ребенка в моем чреве.

– Ce n’est pas la guerre qui nous salit [267] , – сказала Луиза, – это мы, мы сами пачкаем наши мысли, каждое наше чувство. Nous sommes sales. C’est nous-mêmes qui souillons nos enfants dans notre ventre [268] .

– Je m’en fous de la guerre [269] , – сказала Ильзе.

– О Ильзе! – с упреком сказала Луиза.

– Don’t be so Potsdam, Louise; je m’en fous de la guerre [270] .

– Давайте я расскажу вам историю о детях Татьяны Колонны, – сказал я. – Это тоже христианская история, Луиза.

– Я боюсь ваших христианских историй, – сказала Луиза.

– Я расскажу вам о детях Татьяны Колонны. Летом 1940-го, когда Муссолини объявил войну Англии, служащие посольства Италии в Каире покинули Египет и вернулись в Италию. Секретарь королевского посольства в Каире князь Гвидо Колонна оставил жену Татьяну и двоих детей в Неаполе, в доме своей матери и последовал дальше в Рим, где провел некоторое время в ожидании нового назначения от Министерства иностранных дел. Однажды ночью Татьяну разбудила сирена воздушной тревоги. Эскадрилья английских бомбардировщиков летела низко над крышами домов. Это была первая бомбардировка Неаполя. Было много жертв и тяжелых разрушений, их, конечно же, было бы больше, если бы Неаполь не защитила кровь святого Януария, единственная противовоздушная оборона, на которую могли рассчитывать несчастные неаполитанцы. Оба ребенка Татьяны были так сильно напуганы, что младший заболел и пролежал несколько недель в бреду и лихорадке. Как только малыш выздоровел, Татьяна отправилась с детьми к мужу, которого тем временем определили секретарем посольства в Стокгольм. Когда Татьяна приехала в Стокгольм, был уже конец зимы и стайки воробьев предвещали скорое возвращение весны. Однажды утром, когда дети Татьяны еще спали, в их комнату через открытое окно влетел воробей. Дети проснулись и в страхе закричали: «Мама! Мама! На помощь!» Татьяна вбежала в комнату и увидела побелевших и дрожащих от страха детей, кричащих, что английский самолет ворвался к ним через окно и летает по комнате. Бедный воробей скакал по мебели, чирикал, напуганный криками детей и приходом Татьяны, он вылетел бы в окно, но его обмануло зеркало шкафа, в которое он тыкался клювом раз за разом. Наконец воробей нашел открытое окно и улетел прочь. Малыши заболели, они лежали в кроватках, похудевшие и бледные, смотрели в небо и со страхом ждали, что английский самолет вот-вот влетит в открытое окно. Ни врачи, ни лекарства не могли излечить их от необычного испуга. Весна почти закончилась, бледное летнее пламя уже горело в чистом небе Стокгольма, с деревьев Карлаплана доносилось воробьиное щебетание, а лежащие в постелях дети, едва заслышав птичий щебет, дрожали от страха. Однажды Татьяна принесла детям большую коробку с игрушками: там были маленькие заводные самолеты, набитые паклей тряпичные птицы, книги с картинками, где были самолеты и птицы. Сидя в кроватях, дети стали играть тряпичными птицами и жестяными самолетами, крутили пальцем пропеллер, перелистывали книжки с картинками. Мама объяснила малышам разницу между самолетом и птицей, рассказала о жизни воробьев, о жизни черноголовок, зарянок и других птиц, о полетах знаменитых авиаторов. Каждый день она приносила и расставляла на мебели птичьи чучела, вешала под потолком маленькие жестяные самолеты, раскрашенные красным и голубым, вешала на стену деревянные клетки с золотистыми, беззаботно щебетавшими канарейками. Когда малыши начали поправляться, Татьяна стала выводить их поиграть под деревьями парка Скансен; сев на траву, они заводили пружины и запускали свои жестяные самолеты, те, подпрыгивая, катились по траве. Затем Татьяна крошила на камне хлеб, птицы слетались со всех сторон, щебетали и клевали крошки. В конце концов, одним прекрасным днем она повела детей в аэропорт Бромма показать им вблизи большие трехмоторные самолеты, каждое утро летавшие в Финляндию, в Германию и в Англию. Воробьи живо скакали в траве, чирикали себе и не боялись огромных алюминиевых птиц, которые с высоким гулом набирали на взлетном поле скорость, чтобы отправиться в полет, или спускались с высокого далекого неба, чтобы мягко приземлиться на траву. Так выздоровели двое детей Татьяны Колонны. Теперь они не боятся птиц, знают, что воробьи не бомбят города и что даже английские воробьи не делают этого.

– How charming! Прелестно! – воскликнула Ильзе, всплеснув руками.

– Очень красивая история, – сказала Луиза, – почти сказка.

И добавила, что история детей Татьяны Колонны напомнила ей некоторые рисунки Леонардо да Винчи, где женские и детские головки нарисованы вперемешку со скелетами птиц и летательных аппаратов.