– Как, ты сказал, зовут врача? – неожиданно переспросил у Мая Александр. – Аркадий Арабажин? Странно… Тогда, в октябре, его звали товарищ Январев, я точно запомнил…
– Партийная кличка, – с блеском в глазах утвердил Лиховцев. – Наверняка.
Видно было, что он уже очарован новым знакомством.
в которой Люша рассказывает Ате и Боте легенду о Синеглазке и вспоминает о своих игрушках
– Люшика, расскажи сказку! Расскажи!
Атя и Ботя подползли с двух сторон, тыкались, как щенки, влажными мордашками.
– К деду Корнею идите! Пусть он расскажет! – с досадой отмахнулась от ребятишек Люша.
– Да он пьяненькой лежит! И мы евоные сказки все слыхали!
– Так и мои знаете!
– А ты новую расскажи! Люшика!
– Откуда я вам возьму, отродья босяцкие?.. А не забоитесь?
– Не-е-е! Не забоимся!
– Тогда ладно, расскажу вам. Только учтите, что это не сказка, а быль. И случилась она хоть и в стародавние времена, но прямиком там, где я прежде жила. Слушайте, отродья, только чур – не визжать!
Жила в нашей деревне Черемошне девушка по прозванию Синеглазка. Красавица была писаная. Глаза – синие, глубокие, как омуты, глянет и душу забирает. Все парни из Торбеевки, Песков, Черемошни, все мужики женатые – ее были. Только она никого к себе не подпускала, смеялась над ними. Бывало, бабы да девки зло таят – убить Синеглазку готовы, а она: да забирайте кого хотите, никто мне не нужен. Я князя жду…
Однако время шло, а князя все не было. И вот как-то говорит Синеглазка: ладно уж, пойду замуж. Все парни обрадовались! А она: только не за абы кого. За того, кто завтра не побоится прийти ко мне по льду с того берега Оки.
Тут-то все и примолкли. Весна ведь была, ждали, что как раз в ночь река вскроется!
Нашлись, однако же, трое – самые упорные. Любили ее сильно. Парни – на подбор, силачи, красавцы, хмельного в рот не брали, руки золотые. Ушли по санному пути на тот берег… А к рассвету – точно, затрещал лед, пошел громоздиться дыбом! Ну, они по льдинам и двинулись…
Она в стороне от деревни их ждала, на опушке над оврагом. Весь день ждала. И к вечеру не ушла. Ночью ударил мороз. Наутро черемошенские девки подговорили мужиков, те взяли кто кол, кто вилы – пошли туда. Не с добром шли, ясное дело, – сгинули ведь парни-то! Ни один не уцелел, все трое подо льдом пропали!
И вот приходят… А она лежит на талом снегу, вокруг – лед, и сама – как стеклянная. Стало быть, замерзла. Бог прибрал. Ан нет! Пошевелилась… встала… глаза открыла… Люди смотрят – а у нее глаза из синих-то светлые стали, прозрачные, будто льдинки! Нежить!
Ну и ушли тогда люди, не тронули ее. А она так и осталась там. Летом землянку откопала себе. И прожила в ней над оврагом еще много лет. Ни с кем не зналась и слова никому не молвила. Только молилась Богу да слезы лила по тем троим. От тех слез, говорят, Синие Ключи-то и потекли. А от Ключей уже и нашей усадьбе имя дали. Вода в тех Ключах чистая, холодная как лед – и синяя, как очи Синеглазки… Чудодейственная вода – много болезней лечит, силу и молодость возвращает… Только в любви счастья не дает, потому, как девушка в наших краях невестой станет, ей ту воду до самого замужества пить нельзя ни в коем случае! А если вдруг намеченная свадьба расстроится, то у нас так и говорят: «Видать, опоили невесту Синеглазкиной водой!»
Одно время, при царице Екатерине, недалеко от Ключей скит стоял, там три монахини души спасали. Две старшие, как Синеглазка, обет молчания приняли и не говорили ни с кем, а к младшей много народу за утешением ходили. Теперь уж там развалины только и еще колдунья Липа в землянке своей живет…
– Ой! – пискнула Атя. – Взаправду колдунья?
– Взаправду, взаправду, а ты что думала? Зелья волшебные варит, и филин при ней живет, и кот черный – все как положено!
– И ты ее сама видала? – спросил Ботя. – И кота ее, и филина?
– Вот как тебя! – подтвердила Люша. – Даже зелье колдовское пробовала!
– Ой! – Атя уткнулась головой Люше под мышку и замолчала.
Ботя, как более храбрый и вдумчивый, продолжал расспросы:
– Люшика, а ты в большом доме жила?
– В очень большом!
– Вы богатые были?
– Очень богатые!
– А потом тебя колдунья заколдовала?
– Можно и так сказать… Хотя нет, вообще-то Липа меня скорее расколдовала…
– А игрушки у тебя были? – снова осмелилась вступить в разговор Атя и спросила ревниво: – Такая кукла, как у нас, была, да?
– Нет, такой куклы, как у вас, у меня никогда не было, – успокоила девочку Люша. – Да я с куклами и не играла. Я им сразу руки-ноги-головы отрывала…
– Это потому, что заколдованная была? – уточнил Ботя.
– Да, пожалуй.
– А какие игрушки были? Расскажи, Люшика! – настаивала Атя.
Дневник Люши
Обычные игрушки как-то не шли мне впрок – я их все больше ломала, рвала, потрошила, откручивала головы, отрывала лапы. Не со злости, просто виделось каким-то неправильным – похоже на зверя или человека, а не зверь и не человек. Сабля вроде как настоящая, а не рубит. Хотелось доискаться, в чем смысл и суть этой странной имитации. Жизнь без жизни. Вещь без сути. Казалось, что отгадка прячется где-то внутри. Когда уж видела сыплющиеся опилки, или серую вату, или деревянный излом с остатками краски – тогда начинала злиться. Обманули! Так и не доискалась. Да и игрушки мне покупать перестали. Однажды на именины (я уж большая была) Степкин зять подарил мне им самим сделанную маленькую мельничку. Она была не просто как настоящая – если на ее лопасти свысока лить воду из кувшина, можно было молоть зерно! Нянюшка Пелагея даже расстроилась – такую хорошую вещь и в такие руки! Поломает же вмиг! Пыталась подарок припрятать или уж устроить где-нибудь внизу на полке (думаю теперь, что хотела, прежде чем я испорчу, Филиппа своего распотешить). Я подняла такой вой, что отец распорядился – немедленно отдать ей игрушку! Я сказала нянюшке, чтоб она не волновалась – мы с ней вечером будем лепешки печь из муки, которую я намелю. Она только вздохнула. А я вместе с мельничкой и кувшином устроилась во дворе у фонтана (чтоб за водой далеко не ходить), принесла из амбара пшеницы в мешке и стала молоть. Подсыплю и лью, еще подсыплю и еще лью, еще подсыплю… Когда уже стемнело, нянюшка попыталась меня домой увести, но у меня еще мало муки было – больно мельничка мала оказалась. Я нянюшку прогнала, Тимофея за руку укусила и осталась. Луна так красиво купалась в фонтане, бабочки белые летали, а я при важном деле – пшеницу мелю. Хорошо! Отец и нянюшка на меня из-за занавесок смотрели – каждый в своем окне. Когда зерно кончилось, я велела, чтобы Лукерья плиту растопила и спать шла, дальше мы с Пелагеей сами справимся. Лепешки немного подгорели, но все равно удались. Мы поели их с медом. Потом я пошла угостить отца и еще горничную Настю. Светало. Настя куталась в шерстяной салоп и явно с большим удовольствием слопала бы меня, а не лепешку. И не подавилась бы. Пахло светом и медом. В фонтане теперь умывалось солнце. Синяя Птица в зале пела рассветную песню.