Вот на этих сумбурных, но приятных мыслях о Маме Юле Артем и провалился в тревожный, мучительный сон. Ему снилось, что он бежит по вязкой грязи через Лес, а справа и слева мчатся горбуны, которые то и дело приближаются, чтобы боднуть рогом, подцепить клыком или просто толкнуть. И каждая их попытка заканчивается успешно… для горбунов, но не для Артема. От ударов и тычков болит все тело, ноги не идут, увязая в грязи почти по колено, голова кружится от бесконечного мельтешения уродливых серых туш вокруг, а еще тошнит от их тяжелого звериного запаха…
…Артем проснулся и понял, что его тошнит на самом деле. Но не от запаха. Скорее, дело было в сотрясении, которое ему обеспечили удары кочевников и финальный хук хозяина усадьбы. Артем непроизвольно перевернулся на живот, встал на четвереньки, и его вырвало. Хорошо, что батончик к этому моменту уже растворился, да и вода рассосалась. Осталась только желчь. Посокращавшись некоторое время в конвульсиях, Артем совладал с тошнотой, сделал несколько глубоких вдохов, снова улегся, закрыл глаза, но больше так и не уснул.
Нет, ему не мешал утренний свет. Не давало уснуть что-то другое. Какое-то странное ощущение, будто бы внутри, в душе или в подсознании – особой разницы Артем не видел, – начали открываться воображаемые двери, за которыми хранились скрытые таланты. Те самые, о которых толковала Василиса.
Почему эти двери открывались именно сейчас? Подействовала крепкая встряска организма? Возможно. Если так, то спасибо хозяину усадьбы за эту встряску. Странно благодарить за тумаки, но все-таки спасибо.
Однако главное заключалось не в самом факте открытия внутренних тайников, а в их содержимом. Артем чувствовал, что, кроме таланта ловчего, который теперь во всей красе высвечивался в солнечных лучах, проникших в душевные подвалы, за воображаемыми дверями действительно кроются еще какие-то способности. Возможно, даже более сильные и полезные, чем талант чувствовать на расстоянии артефакты.
Пока Артем слабо понимал, что это за способности, но это ведь пока.
«Удастся пережить наступающий день, обязательно разберусь, что там у меня еще припрятано, – пообещал себе Артем и невольно вздохнул: – Если, конечно, удастся… выжить…»
* * *
Даже с точки зрения пленника, который толком не ел и не спал третьи сутки кряду, в утреннем полотне есть штрихи, которые вызывают что-то вроде детского восторга. Видеть их здорово, даже радостно, стоит лишь захотеть. Другое дело, что не очень-то этого хочется, когда ты голоден, не выспался и чувствуешь себя известным парнокопытным, потому что давно не мылся. По указанным причинам Денису вроде бы и не хотелось улыбаться утренней заре, но, если отвлечься от проблем, почему нет? Утро сегодня выдалось волшебное, почти как в старые добрые времена, без аномальных явлений… народу и миру. Солнце поднималось по чистому небу, припекая с каждым градусом подъема все сильнее, но это можно было пережить, поскольку от реки веяло прохладой и свежестью. Звуковой ряд тоже был мирный и почти спокойный. Во дворах всхрапывали лошади, голосили петухи, перекликивалась, просыпаясь, прочая живность, а на воле пели птицы. Люди пока в основном молчали, лишь изредка фыркали, умываясь, кошевые да заступающие в караулы бойцы, и только где-то за рекой кто-то галдел с утра пораньше. Хорошее деревенское утро. Слегка портили впечатление следы ночных гулянок, оставленные пьяной братвой на улицах и в подворотнях, но это были мелочи. В целом утро было отличное. А учитывая, что оно могло стать последним в жизни, так и вовсе – чудесное.
На этом Бондарев и решил остановиться. Умеренный позитив был ему просто необходим, чтобы забыть и о пустоте в желудке, и об усталости, которую не поборол трехчасовой сон, и о многом другом. Например, о тяжелом бункерном прошлом. Проснувшиеся вчера воспоминания и подозрения, что в прошлой жизни был заодно с какими-то «страшными людьми», как выразился Кулдык, повисли над головой как бетонная плита, и майор теперь даже не знал, что будет лучше: если эта плита рухнет и раздавит его или так навсегда и останется висеть.
«Еще, глядишь, брошусь рубить канат, на котором висит плита, – подумалось Денису. – Только вряд ли получится. Юлька не разрешит, и дети не поймут».
От мыслей о жене и детях усталость почти отступила, голод сделался досадной, но несущественной помехой, вроде назойливой мухи, а относительно боевой настрой вернулся. И главное, сразу же нашлось, чем заняться, кроме рефлексии. Например, наблюдениями, анализом и запоминанием деталей окружающей обстановки. Работа была не совсем по профилю, но раз уж залез в кузов, называйся груздем. Плох тот контрразведчик, который при необходимости не сумеет применить свои навыки в обратном порядке, то есть для проведения качественной разведки. Бондарев считал себя хорошим контрразведчиком, а потому сосредоточился на деле.
К тому моменту Голован, которому не терпелось показать пленника Хану, и два конвоира уже вывели Дениса на мост, за которым лежал Михайловский рынок. А чуть дальше как раз и расположилась выездная Ставка Хана, с моста уже была видна верхушка главного шатра. Но пока что Бондареву выпал шанс разглядеть базарную площадь и сравнить увиденное с прочитанным в донесениях разведки, которые хранились в объединенной армейской базе данных.
Место, надо признать, было колоритное. Большие и малые палатки всех мастей и расцветок, прилавки под навесами и под открытым небом, наспех сбитые из досок и фанеры ларьки, клетки, штабеля ящиков, груды мешков образовывали натуральный лабиринт, ориентироваться в котором было непросто даже местным жителям. Конфигурация торговых рядов менялась почти каждое утро, в зависимости от множества факторов. В первую очередь имело значение, кто раньше пришел и кому заплатил, чтобы остаться на выбранном месте. Рынок не был четко поделен на зоны влияния той или иной бригады, процесс передела шел непрерывно, поэтому каждое утро начиналось с небольших потасовок, ругани и традиционных «стрелок» прямо на месте. До стрельбы не доходило, за этим следили каратели Хана, снующие днем и ночью по рынку и прилегающим улочкам, но поножовщина была обычным делом.
Формально это было тоже запрещено, Хан был не заинтересован в случайных потерях, но в то же время он сам и его подручные понимали, что натуру кочевников не изменить и какой-то выход пара, кроме драк в кабаках, должен быть. Ведь пьяные драки это ребячество, а утренние «разборки» определяли статус той или иной бригады, ее место в иерархии Орды. Чтобы доказать всем остальным, да и самим себе, что чего-то стоишь, что ты серьезный человек, а не лопоухий фраер, требовалось ежедневно совершать какие-нибудь телодвижения, демонстрировать крутизну. Вот поэтому каратели и закрывали глаза на мелкие стычки, вмешиваясь, только если количество пострадавших выходило за рамки формулы «один плюс один», то есть по одному пострадавшему с каждой стороны.
Едва заканчивалась утренняя разминка кочевников, торговые ряды приобретали нормальный вид. По узким проходам начинали струиться потоки покупателей и зевак, а в закоулках и на складских площадках закручивались водовороты из продавцов и их помощников. Гвалта становилось даже больше, чем во время разборок, но тональность у него была уже другая, он больше не напоминал истеричный лай собачьих свор. С этого момента рынок начинал деловито гудеть, выкрикивать традиционные «а вот кому» и «налетай, подешевело», читать хвалебные речитативы товару, а местами ржать над солеными шутками и даже петь и музицировать. В обычное время до такого доходило редко, но в связи с наплывом покупателей конкуренция выросла, продавцы оживились и пустили в ход все доступное им рекламное оружие.