Люсечка тоже обдумывала план войны, только это сражение было сугубо личным. Она стояла перед зеркалом на обратной стороне двери купе. Всё-таки хорошо, что для командного состава предоставляют не такие вагоны, как для простых смертных. Пространства больше, а спальных мест только два, слева от входа широкие полки одна над другой. Напротив крохотная, но отдельная умывальная, с душем и прочими необходимыми удобствами. Для операции, которую разрабатывала в уме девушка, эти мелочи играли очень и очень немаловажную роль.
Блондинка придирчиво разглядывала своё отражение. В тёмно-красном французском пеньюаре она неотразима. Грудь неплоха, выглядит вполне сексуально. Вот она прячется в складках. А при рассчитанном движении сосок натягивает полупрозрачную ткань, и грудь является взору, словно обнажённая, как выразился последний любовник (на сегодня – последний – суеверно добавила девушка, тьфу-тьфу-тьфу. Он так смешно восторгался Люсечкиным телом. Слова какие подобрал, как будто Пушкина начитался). Он и подарил этот роскошный наряд. Знает, чем порадовать женщину.
Бёдра, пожалуй, худоватенькие. Но они призывно светятся сквозь подол и готовы при даже маленьком шажке блеснуть в высоком разрезе. Как ещё он сказал? «Любой мужчина, увидь он красавицу в этом соблазнительном наряде, который сообщает гораздо больше, чем утаивает, потерял бы голову и отдал полжизни за возможность проникнуть под покровы в поиске общеизвестной, но всегда волнующей тайны». Прямо поэт.
Беда в том, что этому зануде Маркову в таком пеньюаре показываться нельзя. Володечка, тот сразу сгрёб бы в объятия и потащил в койку. Он вообще был парень простой и понятный. Единственно, пресноват: всегда всё одинаково. Любая попытка разнообразить процесс перепиха – так, для острячка, – вызывала возмущение и кучу подозрений. Что поделаешь, глухая станица, там о каких-либо изысках не слыхивали. Зато в кровати был неутомим. К его здоровью, да ещё бы технику последнего. На сегодняшний день. Вот кто – умелец. Со всем своим опытом блондиночка и не подозревала, что так бывает, что такое возможно.
А Марков, конечно, сразу спросит, откуда такая роскошная тряпка в стиле шик-модерн. Да ещё и задумается, мол, для скорбящей по его лучшему другу почти жены, девушка слишком уж откровенно тащит в постель.
Марков с самого начала не понравился очаровательной официанточке. Не любила она таких – сухих и закрытых. А ведь первоначально заданием Люсечки был именно он, Марков. Скольких трудов стоило объяснить куратору, что насильно мужика не это самое, а из-под мышки лучшего друга можно увидеть почти столько же, сколько из-под самого фигуранта.
Вздохнув, Люсечка стащила прозрачно-красное чудо и упаковала на самое дно чемодана. С Сергеем Петровичем следовало действовать по другой разработке. Девушка вынула скромный халатик, накинула на почти голое тело, туго затянула поясок и снова глянула в зеркало. Короткий подол открывал стройные ножки. Если удачно наклониться, так получится не хуже, чем в пеньюаре. И сверху одёжка может распахнуться в самый неподходящий, но чётко высчитанный заранее момент. Вот и получатся скромность и невинность, которые дразнят и заводят мужика больше, чем самое откровенное… сами знаете что.
Блондинка толкнула дверь купе и тихо позвала:
– Серёжа. Хватит курить. Наверное, ты совсем закоченел. Иди, пора ужинать.
На маленьком железнодорожном столике уже стояли тарелки с нарезанным пеклеванным хлебом, домашними, призывно попахивающими чесночком котлетами – и где только Люсечка их взяла поздней ночью, к шести утра ведь уже прибежала к поезду, – гранёный стакан, обмотанный поверху тряпкой, чтобы не выдыхалась домашняя, злющая, как вертухай, горчица. На крахмальных салфетках поблёскивали вилки и столовые ножи. Из общего ансамбля выпадало старенькое, но сияющее белизной полотенце, на котором вальяжно развалился солидный шмат сала. Центром композиции служили две бутылки. Пятизвёздный коньяк, правда, не армянский, а грузинский, и водка с залитой сургучом головкой.
– Извини, что скромно, – прощебетала Люсечка. – Что успела приготовить. Времени на сборы было мало.
Марков с наигранным восторгом развёл руками.
– Краше даже ж и не мог пожелать я, – сказал он и вдруг почувствовал волчий голод. От момента трапезы с Заковским прошло от силы часов шесть. Но за ночь он так и не прилёг, теперь организм требовал возместить недосып перекормом.
Пока Марков усаживался за стол поближе к окну, девушка выставила пару стограммовых стаканчиков.
– Не возражаешь, если я тоже выпью? Так нанервничалась за последние дни, не могу задремать. В сон клонит так, кажется, на ходу сморит и свалишься. А лягу – и словно отрезало. Мысли всякие в голову лезут. Воспоминания.
Рассказывая, она откупорила коньяк, ловко разлила по стаканчикам и подняла свою посудину на уровень глаз.
– Выпьем за то, чтобы мы держались друг за друга крепко-крепко.
Сергей кивнул и одним махом опрокинул стаканчик в рот. Маслянистая жидкость обожгла язык и горло, скользнула по загоревшемуся пищеводу, затлела в желудке. Почему-то он сразу стал пьянеть. «Если напьюсь, уже не смогу себя контролировать и удавлю эту сучку прямо здесь, в купе, – подумал он. – И хрен с ним со всем». Он наколол на вилку котлету, вгрызся в мягкое, сочное и душистое мясо и аж зажмурился от удовольствия.
– Вкусно? – с затаённой гордостью спросила Люсечка.
– Не то слово, как, – промычал Марков. Удивительно устроен человек. Девицу Сергей ненавидел всей душой. И в то же время испытывал к ней благодарность: ночь не спала, молола мясо, жарила эти котлеты, специально предназначенные для качающихся, больных зубов.
Только сейчас он обратил внимание на то, что Люсечка сидит рядом, но как бы поодаль, стараясь сохранить дистанцию, приличную для молодой девушки, оказавшейся наедине с мужчиной в тесном пространстве. Как бы автоматическим движением она одёрнула коротенький халатик, и Сергей вдруг обратил внимание, что ткань оголяет стройные бёдра, прикрывая только то, что ножками уже не является. Командир отвернулся, почувствовав, как стучит в висках ставшая вдруг густой кровь. Он мечтал прибить эту гэбэшную шлюшку. И, с презрением к самому себе, чувствовал непреодолимое возбуждение.
«Что я как пацан, который первый раз заглянул под юбку», – подумал Марков и понял, что врёт самому себе, пытается усмирить взбесившееся, не желающее принимать никаких тормозов нутро.
Чтобы блондинка не увидела его лица и ни о чём не догадалась, Сергей насадил на вилку ещё одну котлету, щедро окунул её в горчицу, откусил сразу половину и застыл с открытым ртом и выпученными глазами. Описать самочувствие человека, который неожиданно или по забывчивости набил полную пасть домашней русской горчицей, сумел бы, возможно, Данте. Если бы смекнул, в какой из кругов описанного им заведения поместить такую пытку.
Люсечка, глянув на генерала, судорожно втягивающего воздух широко распахнутым едалом и машущего перед покрасневшим лицом вилкой с нанизанным огрызком котлеты, расхохоталась. Девушка откинулась на спину и задрыгала ногами. Задыхающийся Марков увидел задравшийся до пояса халатик и то, что было под ним, и вообще остолбенел. Блондинка, не переставая прыскать от сдерживаемого смеха, схватила стаканчик, плеснула в него первое, что попалось под руку, и подала мужчине. Тот глотнул, смывая горчицу, и снова распахнул рот – впопыхах попутчица налила водку. И без того обожжённые вкусовые пупырышки отреагировали на алкоголь острым возмущением.