Нам предстояло пройти по лесам незамеченными более четырехсот километров, что было очень и очень нетривиальной задачей. Несмотря на то, что все освобожденные нами из лагеря командиры и бойцы уже прошли первоначальную подготовку по нашим методикам и были обработаны мною иглами по схеме усиления, что позволяло надеяться на поддержание высокой средней скорости перехода, проблем с этим маршем было немало.
Во-первых – снабжение. После Минска под моим командованием оказалось порядка семисот человек. И для питания такого количества людей требовалось не менее полутонны продуктов в день. А если учитывать, что большинство после пребывания в лагере имело те или иные признаки истощения, и они при этом не просто отдыхали и восстанавливались, а интенсивно тренировались, – то и больше. Но здесь мы потихоньку-полегоньку справились, пользуясь тем, что несколько тысяч выпущенных нами из лагеря и вооруженных бывших военнопленных устроили кровавую резню немцев в Минске и окрестностях (хотя Геринг, сука такая, все-таки уцелел). Они практически уничтожили двести восемьдесят пятую охранную дивизию, подчистили местные полицейские гарнизоны и отдрессировали местных немцев, приучив их сидеть и не высовываться. Это позволило относительно быстро наладить прямые поставки продовольствия из окрестных деревень. Однако на марше организовать снабжение подобными образом будет невозможно. И в новом районе сосредоточения тоже. Ну, если мы не хотим, чтобы до немцев дошли ненужные нам слухи.
Во-вторых – отсутствие карт и незнание маршрутов. Это очень затрудняло если не передвижение вообще, то скрытое передвижение – точно. А весь расчет предлагаемой мной операции был построен именно на том, что немцы до самого последнего момента не должны были подозревать, что у них в тылу сосредоточены столь крупные и, главное, организованные силы. Ибо весь план предложенной мною операции был построен на внезапности… Нет, кое-что в этом направлении я уже предпринял. Так, еще до отлета Якова Джугашвили, я отправил в разведывательный рейд шесть групп сформированных из состава разведвзвода Канареева с ним во главе, с задачей «пробить» маршруты выдвижения и подобрать места под дневки и временные базы.
Ну и в-третьих, у меня образовался некоторый дефицит боезапаса. Минометных мин, например, не было совсем. Хотя самих минометов прибавилось. В настоящий момент в моем распоряжении имелось целых одиннадцать БМ-37. Не лучшим образом обстояло дело и с гранатами, и с боезапасом к польским ПТР – к тем оставалось дай бог по десятку патронов на ствол. С патронами к винтовкам и пулеметам дело обстояло чуть получше. Но именно чуть. Точно так же все было и с патронами к пистолетам-пулеметам. Единственным, с чем мы пока не испытывали особенных проблем, была взрывчатка, которой в захваченных нами мастерских немцы наплавили из скопившихся там снарядов почти двести килограмм. Просто при налете на лагерь мы ее не использовали, а после него мы практически не вели ни боевых, ни диверсионных действий. Потому что тренировались, тренировались, тренировались…
– Здравствуй, дэрагой! – развернулся ко мне Кобулов, сияя самой радушной улыбкой, которую только была способна изобразить его толстая физиономия. – Прости, что отвлекаю. Но ехать надо. Очень надо!
Меня все это радушие не обманывало ни капли, ибо я знал ему цену. Мои отношения с комиссаром государственной безопасности третьего ранга можно было охарактеризовать как вооруженный нейтралитет. Причем не изначально установленный, а, скажем так, установившейся после того, как одна из, так сказать, высоких договаривающихся сторон попыталась прощупать, насколько правильно она оценивает свои возможности и… мягко выражаясь, получила по наглой рыжей морде. Нет, никто не погиб, да и физически пострадало всего человек двенадцать. Причем огнестрельных ранений было только два. И те легкие. Остальные отделались даже не переломами, а ушибами и растяжениями.
– Ну, если надо – значит едем, – улыбнулся я, поднимаясь со стула.
Мой план, который я передал с сыном Сталина, состоял в том, чтобы использовать мою часть для повышения успеха операции по окончательному деблокированию Ленинграда. Несмотря на то, что один из наиболее успешных военачальников СССР во второй половине октября сумел прорвать уже замкнувшееся кольцо вокруг города, отбить населенный пункт под названием Мга и восстановить сообщение с неоккупированной частью СССР по суше, полноценным это восстановление отнюдь не стало. Ибо пользоваться железной дорогой, на протяжении довольно большого участка находящейся в зоне огневого воздействия не только авиации и артиллерии, но и стрелкового оружия, было невозможно, а одна шоссейная и пара проселочных дорог находились в зоне обстрела артиллерии.
К тому же все мосты через Неву, находящиеся под контролем советских войск, также были разрушены, а паромные переправы регулярно уничтожались авиацией, поскольку располагались на расстоянии менее двадцати километров от линии фронта. То есть немецкие бомбардировщики могли атаковать переправы уже через пару-тройку минут после пересечения линии фронта. И через пять минут после атаки уже снова оказывались над своей территорией. Нет, командование Ленинградского фронта отлично понимало значение этих переправ и пыталось всемерно усилить их истребительное и зенитное прикрытие, но имело для этого не слишком много возможностей. С авиацией на Ленинградском фронте было довольно скудно – все было стянуто под Вязьму и Калугу, ибо основные события сейчас разворачивались именно там.
В конце октября немцы начали широкомасштабное наступление на Москву. Да, оно развивалось не очень успешно, в первую очередь потому, что с началом наступления немцы сильно запоздали, и с началом распутицы немецкие войска в значительной мере утратили свое преимущество в большей подвижности. Немецкая техника оказалась не слишком приспособлена к передвижению через столь феерическую и всеобъемлющую грязь. В ней вязли не только грузовики, но и мотоциклы, танки и даже трактора и пехотинцы. Вследствие чего русскому командованию удавалось довольно успешно маневрировать резервами и достаточно своевременно купировать большинство немецких прорывов. Но бои на Московском направлении шли очень тяжелые. К моменту начала нашего выдвижения из района Полоцка на север уже были потеряны Смоленск и Брянск, и бои теперь шли на линии Козельск – Вязьма. Причем, судя по тому, что в настоящий момент полным ходом шла эвакуация предприятий Орла и Калуги, удержать фронт на этом рубеже не слишком-то и рассчитывали.
Так что никаких дополнительных сил на Ленинградский фронт перебросить пока было нельзя. Провести же наступление исключительно силами только одного фронта – в обычных условиях нечего было и думать. Он и так еле сдерживал атаки немцев, упорно пытающихся снова замкнуть вокруг Ленинграда кольцо блокады. Вот я и предложил использовать мою часть для того, чтобы сделать эти условия… ну-у, не совсем обычными. Для немцев.
До окрестностей Луги мы добрались уже к началу декабря. Здесь все было… спокойно. Нет, насколько мне докладывал Коломиец, партизаны здесь были и действовали довольно активно. Во всяком случае, если судить по их же докладам в центр.
Насколько мы могли судить по той информации, которую Коломийцу время от времени сообщали из центра, «отдрессированное» нами командование группы армий «Центр» даже сейчас, во время наступления, все равно непременно выделяло часть сил и средств наступающих подразделений на дополнительную охрану своих тылов (это отвлечение сил, возможно, в какой-то степени сказалось на темпах наступления). Здесь же охрана тыла осуществлялась только и исключительно местными полицейскими и подразделениями двести седьмой охранной дивизии. И все! Ой, непуганые здесь немцы. Ну, просто мечта, а не условия для работы…