Ада расстегнула пуговицу на шортах, с треском развела молнию. Стоптала шорты, оставшись в кружевных белых трусиках.
– Дальше! – сползая с подоконника, велел я. – И блузку…
Я проснулся к полудню. Раскалывалась от боли голова. Во рту пересохло, губы покрылись сухой белой гадостью.
А еще мне было нестерпимо стыдно. За избитого в ванной парня. За пижонство с сигаретами. За опозоренного Ромку.
За синеглазую симпатягу с коротким именем Ада.
Я посмотрел на кольцо – оно казалось скорее серым, чем желтым. Бриллиант походил на стекляшку.
– Я сволочь, – вставая со скомканной простыни, прошептал я. – Сволочь, которая держит район. Сволочь, которая учит сопляков драться и заколачивает на этом деньги.
По пути в ванную я включил магнитофон, и квартиру наполнил грохот электронной музыки. Старина Жан-Мишель Жар старался вовсю.
Холодный душ. Потом – горячий: тугие струи кипятка, бьющие из гибкого шланга. И снова – ледяная вода под предельным напором.
Я замерз и обжегся. То постанывал от удовольствия, то визжал от боли. Потом, не вытираясь, вылез из ванны, прошлепал на кухню, поставил греться чайник. Квартира была пуста – родители давно ушли на работу. Мои хорошие родители, гордящиеся хорошим сыном.
– Я сволочь, – повторил я. – Но тебя так трудно ждать. Так долго… Я ведь правда тебя люблю. Хоть и не знаю ничего, даже имени.
Залив кипятком две ложки растворимого кофе, я уселся с чашкой за стол. Вскрыл пачку галет. Есть не хотелось, наоборот, подташнивало. Но я по опыту знал, что после еды станет легче.
Попивая кофе, я украдкой взглянул на кольцо. Металл ожил, налился чистой янтарной желтизной. Прозрачный кристаллик, который я привык считать бриллиантом, начал блестеть.
Иногда мне казалось, что именно кольцо не позволяет забыть давнюю встречу в парке. Странное это было кольцо – меняющееся в зависимости от моего настроения. Сейчас, после мысленного покаяния, оно стало нормальным, красивым золотым кольцом. А камень поблескивал даже ярче обычного.
Гораздо ярче.
Я полюбовался переливами света на крупинке углерода, которую чудовищное давление и жар превратили из черного угля в сверкающий алмаз.
Если кольцо было случайным подарком незнакомому спасителю, то странная девчонка была дочерью миллионера. Вряд ли я снова увижу ее. Наверняка не встречу никого похожего.
И все же – здорово, что она была. Смеющиеся синие глаза. Мягкие пальцы, смывающие боль. И настойчивый вопрос: «В тебя можно влюбиться?»
– Да, – ласково произнес я, глядя на кольцо. – Да.
– Ты все еще ждешь?
– Да.
– Ты придешь, если я попрошу?
– Да…
Меня подбросило со стула. Да нет же, я соскочил сам. Я уже не вспоминал. Не болтал сам с собой.
В гулкой тишине, особенно ощутимой после доигравшей кассеты, я слышал ее голос. И вовсе не такой, как в мечтах, – спокойный и по-детски беззаботный. Голос дрожал, словно от страха или боли. Он был неуверенным и тихим. И в то же время стал тверже и серьезнее. Девочка выросла.
И вспомнила обо мне!
– Ты не боишься? Это очень далекий путь.
Я покачал головой. Наступила тишина. Голос исчез. И вдруг до меня дошло, что она может и не видеть моего жеста.
– Я не боюсь.
Теперь я понял, откуда шел голос – из кольца. Так вот ты какой, драгоценный подарок…
– Время уходит, и надо спешить. Подумай еще раз – ты не пожалеешь? Я зову тебя в иной мир, на другую планету.
Наверное, я догадывался об этом всегда. В душе не мелькнуло даже тени удивления. Не было и страха. Жалеть этот мир? Пьяные рожи Графа и Доса? Два года армии, в частях спецназа? Вечерние разговоры родителей – какой прекрасной была наша страна до распада, при Лене… Еженедельный мордобой на незримых границах, делящих город на подростковые районы?
– Я приду. Я не пожалею.
Пауза. Молчание, белое и похрустывающее, как стерильный медицинский халат. Секундная пауза.
– Скажи, ты и правда… помнил меня?
Ее голос превратился в едва слышный шепот.
– Да… – Я растерялся.
– Со мной беда. Большая беда. Ты – последний шанс для многих тысяч… людей. Так получилось. Древний обычай стал преградой на пути зла.
– Не понимаю, – беспомощно произнес я. – Объясни, что случилось?
– Время уходит. Ты знаешь, что можешь погибнуть?
– Да… наверное.
– Ты придешь?
– Да! Но как?
– Сейчас я разобью камень нашего кольца. Он – ключ, закрывающий туннель. Барьер исчезнет, и ты придешь. Но я не знаю, кто встретит тебя на моей планете – враг или друг.
Почему-то меня удивили слова о «нашем кольце». И так же быстро, как появилось, непонимание рассеялось. Я неожиданно понял: на ее руке – то же кольцо, что и у меня. Кольцо раздвоено, разделено на два мира.
– Я иду, – просто сказал я. – Иду.
Камень в кольце вспыхнул ослепительной белой искрой. Зеркальные грани покрыла паутинка трещин. Еще мгновение – и он исчез совсем. А кольцо окуталось золотистым сиянием. Тонкой невесомой пленкой оно растеклось по руке, скользнуло по телу, охватило меня мерцающей пеленой.
И мир вокруг исчез.
Я падал. Нет, скорее, летел в невесомости, в бесплотной желтизне, сладкой как мед и теплой как янтарь. Меня раскачивали на огромных нежных ладонях, меня убаюкивали ласковыми прикосновениями. Мир был напоен теплом и покоем, в нем не осталось места для страха или боли. Приветливые голоса шептали что-то доброе, напевали бесконечную гипнотизирующую мелодию. Призрачные тени стремились ко мне, повинуясь едва осознанным мыслям. Тело словно разрасталось, заполняя собой весь этот нереальный мир, превращаясь в прозрачный, солнечно-желтый, пахнущий лимоном и мятой дым; в облачко апельсиновой пыли; в бриллиантовый дождь, падающий на огромный золотистый круг.
И вдруг, довершая магическое очарование полета, на меня обрушилась волна нестерпимого, сладострастного, выворачивающего тело наизнанку наслаждения. Я бился в судорогах, пытаясь удержать последние, ускользающие крупицы дурманящего нечеловеческого удовольствия. Но янтарный туман уже исчезал, рассеивался, гас…
Я очнулся.
Самым неприятным оказалось, что, выйдя из ванной, я не удосужился одеться. Теперь, когда я лежал ничком на каменистой, усыпанной острыми камешками земле, нагота причиняла нестерпимую боль. Переход от наслаждения к страданию оказался так резок, что на несколько мгновений я потерял способность думать и двигаться. Хотелось сжаться, замереть, впасть в сонное оцепенение. Но именно этот контраст помог мне прийти в себя, забыть сладостный бред гипертуннеля.