Винтовку он мне достал, с этим тут проблем не было. Обычная СВД с оптическим прицелом ПСО и глушителем. Раздобыть оружие в Киеве было проще простого. Автомат с четырьмя рожками и подсумком шел за штуку долларов, а в Харькове такое добро и вовсе можно было взять за пятьсот. Винтовка – тоже тысяча, с глушителем – полторы.
Продавали дезертиры, солдаты, возвращающиеся из зоны АТО. Оружием почти открыто торговали некоторые волонтеры. Все просто – кому война, а кому мать родна.
Глушитель был местного производства, тут они разрешены. На прикладе винтовки кто-то вырезал ножом: «БТН Донбасс». Голову бы оторвал этому рукодельнику.
Я выстрелил.
– Левее, – сказал Лазарь, наблюдающий через бинокль.
Хорошо, пусть будет левее. Я выстрелил еще раз, винтовка толкнула в плечо.
– Центр.
Уже лучше. Я выстрелил еще три раза, и Лазарь постоянно говорил, что пуля попала в центр.
Уже дело.
Мы свернулись, упаковали винтовку. К сожалению, СВД не разбиралась надвое, как американские модели. Потом мы прошли, точнее сказать, кое-как пробрались обратно к машине, достали термос и начали отогреваться чаем и черным хлебом с салом.
– Теперь смотри. – Лазарь зашел в гугл-карты. – Вот его точка. Село Новоселки, Кагарлыцкий район, шестьдесят километров от Киева. Здесь.
– Скрин сделай.
Лазарь сделал скрин карты, сохранил его.
– Вот эта хатынка. Небольшая, но сам видишь, удобная.
– Когда он там бывает?
– Каждые выходные. На лыжах ходит, снегоход у него есть, квадроцикл тоже. На снегоходе часто катается, там такая машина одна на все село.
– Семья есть?
– Есть. А что?
Семья – это плохо, даже очень. Нельзя убивать отца на глазах детей, мужа при жене. Они-то в чем виноваты? Вот только жители Донбасса тоже ни в чем не были виноваты.
– Подойти можно вот отсюда. Нужна будет машина.
– Он тут каждые выходные бывает?
– Как штык, если обострения нет.
– А откуда ты все это знаешь?
Сам, наверное, хотел убрать. Да не решился. А теперь, моими руками… базара нет, так проще.
Стареешь, Лазарь.
– Ладно. Там разберемся. Поехали.
Лазарь пересел вперед, за руль.
Я кинул на заднее сиденье мешок с винтовкой и спросил:
– Не повяжут?
– Не боись. Такса сто гривен.
Ясно.
Обратно в Киев мы ехали молча. Лазарь старался соблюдать правила дорожного движения. Я же, верный своей привычке, всю дорогу смотрел по сторонам.
Даже под Киевом повсюду признаки упадка. Закрытые, а кое-где и сгоревшие кафе и бензозаправки. Разграбленная, спихнутая на обочину фура. Необычно мало грузовиков. У нас в Подмосковье не протолкнешься. На многих машинах как знак благонадежности матюки про Путина или украинский флаг. Часто то и другое вместе.
Интересно, кто придумал совмещать патриотизм и матерные ругательства?..
– Что с машиной? – Я кивнул на ту самую фуру.
– Ограбили.
– Это я вижу. Кто?
– Нацгвардейцы, наверное. Рэкет.
Девяностые в полном разгаре!..
Грязная, неубранная дорога, кое-где остатки серого снега, напитанного водой и грязью. На трассе торчат многочисленные старухи. Они предлагают проезжим консервирование из погреба, вязаные вещи, а то и последнее из дома, в острой, колющей горло надежде выжить, дотянуть до весны и тепла, потом и до лета, до нехитрых овощей с собственного огорода. Дедок с велосипедом, на багажнике вязанка хвороста, какие-то доски от ящиков.
Дожить до весны.
Потом пошел пригород. Грязные как одна машины, серые многоэтажки, ободранная, никому не нужная реклама.
Мне стало до боли обидно за великий русский город Киев, утопающий в грязной жиже, цепляющийся за жизнь, бредящий, как тифозный больной. Как получилось так, что ненависть заменила рассудок, жизненный опыт, память о многих веках дружбы?! Как вышло, что фашисты семьдесят лет назад были в этом городе оккупантами, а сейчас они тут хозяева?
– Останови.
Лазарь начал искать место. Я вытянул с заднего сиденья мешок с винтовкой.
– Дальше что? – поинтересовался Лазарь.
– Я позвоню. Четверка.
– Понял.
Это значит, что каждый час, без остатка делящийся на четыре, Лазарь будет включать свой аппарат ровно на две минуты. За исключением ночи. Так можно почти не бояться, что телефон отследят. Не смогут.
Машина с Лазарем за рулем тронулась дальше. Я огляделся по сторонам и пошел, приноравливаясь, попадая в такт толпы. Резкие гудки клаксонов, маршрутки, лезущие напролом. Чувствуется, что люди пропитаны злобой. Они стараются сорвать ее, злобу, на ком-нибудь, на таких же бесправных существах, как они сами.
В переходе – как напоминание о катастрофе – два человека. С ними коробка, на ней надпись. Простой листок, черный шрифт принтера: «Допомога ветеранам АТО».
Сам не знаю, почему я шагнул навстречу. Может, потому, что я тоже в своем роде ветеран АТО. А такие люди всегда поймут друг друга…
В ящик отправилась стогривенная купюра, затем еще одна. Я выломился из суетного движения толпы, постоял немного рядом. Волонтеры покосились на меня, на длинный мешок за спиной, но ничего не сказали.
– Не знаешь, где тут комнату недорого снять? – спросил я по-русски.
– Выйдешь, прогуляйся до магазина. Там тетка Тетяна семками торгует. У нее спросишь, – не оборачиваясь, сказал волонтер тоже по-русски.
– Слава Украине!
– Героям слава!
Желтый микроавтобус, покоцанный временем и колдобинами, остановился на обочине дороги, ведущей на юг, к теплу.
Водила кашлянул, обернулся и спросил:
– Новоселки кому?
– Ага, дякую, удачи! – Человек в добротной куртке с высоким капюшоном заторопился к выходу, отпихивая чьи-то сумки.
– И тебе не болеть. – Водила закрыл дверь и со скрипом переключил передачу.
Проводив взглядом автобус, человек пошел по обочине, оскальзываясь на ледке, намерзшем за ночь. Сверившись по новенькому, только вчера купленному навигатору, он сошел с дороги и бодро зашагал по полю. На нем была теплая, но легкая куртка, непромокаемая и очень удобная обувь.
Он шел так около часа, несколько раз останавливался и отдыхал, а потом увидел село. Оно было точь-в‑точь таким, как на фотографии. Целая пачка снимков лежала у него в кармане. На них имелись пометки, сделанные простым карандашом.