Надеюсь, мои семьсот долларов помогут этим пацанам добраться до дома. Несмотря на то что они участвовали в АТО, особой злости у меня к ним нет. Это такие же жертвы, как и те, с кем они воевали на Донбассе. Хлопцы возвращаются в разоренную и разворованную у них за спинами страну, где их никто не ждет.
Почему я не взял с собой «глок»? Потому что не знал, что это за ствол. Нельзя иметь дело с оружием, которое пришло к тебе неизвестно откуда. Иначе можешь повесить на себя все, что кому-то угодно.
Я подумал, нужны ли мне левые документы, и решил, что пока нет, хватит тех, что есть. Я еще не знаю, что с Лазарем и надо ли мне будет переходить на нелегальное положение.
Я подошел к такси. Машина стоит выгодно, да и сама чистенькая, не в пример многим. Значит, с этим таксистом стоит иметь дело.
Я постучал по стеклу и полюбопытствовал:
– Свободен, командир?
– Ага.
– Вези на Подол.
– Сто пятьдесят.
– Поехали.
Киев – очень зеленый город. Крутые склоны, спускающиеся к Днепру, вообще поросли дремучим лесом.
Я забрался туда, нашел укромное место и потратил патрон, проверяя пистолет. Ствол работал.
Потом я выбрался из леса на Набережное шоссе и пошел в направлении Почтовой площади. Я шагал не один. Простые кияне тащили на санках, на старых колясках ветки и дрова. Они уже вырубили Подол больше чем наполовину. Горожане как-то приспосабливались к жизни в условиях отсутствия центрального отопления.
Впрочем, тут нет ничего экстраординарного. В Вильнюсе, столице Литвы, тоже многие топят дровами, потому что зимой счет за отопление – двести евро. Это Европа, детка!..
Мой выстрел наверняка погряз в других звуках, и никто не обратил на него особого внимания. А если и услышал, то держал свое мнение при себе. С вооруженными людьми тут не связываются.
Я остановился у Гаванского моста. Он вел как раз к Рыбальскому острову, к штаб-квартире ГУР. Это здание было видно мне и отсюда. Я остановился, присмотрелся и заметил на крыше восьмиэтажки нарост вертолетной площадки. Там стояла какая-то штука. Марку я издали определить не смог, но точно не «Ми‑8». Ну вот, больше и объяснять ничего не надо.
Багдад, Багдад… Город, над которым и на вертолете летать небезопасно.
Я пошел дальше, к метро.
Удивительно!.. Ведь еще два года назад это была нормальная страна. Пусть не очень богатая, но все-таки. Уж Киев-то точно. Здесь хватало всякого, но люди как-то при этом более или менее жили. Они пользовались центральным отоплением, а не «буржуйками». Покупали новогодние елки, а не дрова. Спали в своих квартирах, а не в метро. Да, между Востоком и Западом уже была пропасть, но ведь как-то уживались, верно?
Но даже сейчас, после войны, нищеты, безумия, повального воровства и звериной злобы, люди не приходят в себя, не отдают себе отчета в происходящем, не начинают преследовать свои экономические интересы, не требуют от правительства заняться наконец экономикой. Нет, везде одно и то же – сепары, мобилизация, москалей на ножи. Это красуется на газетных страницах, на стенах в виде граффити, на плакатах, звучит в разговорах. Старик Маркс, считавший, что человек в борьбе за свои интересы руководствуется только разумом, наверное, удавился бы, окажись он здесь и сейчас.
Уже темнело. Самое начало марта. Смеркается рано.
Лазарь жил в центре города, не на самом Крещатике, конечно, но место козырное. Было когда-то. Сейчас недвижимость в Киеве упала в цене втрое. Мало кто рискнет вкладываться в городе, где то и дело нет света и горячей воды, а государство имеет право отжать любую собственность только за нелояльность.
Чтобы идти к Лазарю напрямую, надо быть полным идиотом, тем более что он побывал на Рыбальском острове. На выходе из метро я купил сосиску в тесте, подкрепился и сейчас кружил по улицам, искал подозрительно чистые машины, тонированные стекла, большие фургоны, лишние антенны, парубков, шарахающихся без всякого дела, по которым сразу видно, что они не местные.
Но ничего этого не было. Были только киевские коты, кучи мусора, давно не вывозящиеся, желтые разводы, проплавившие редкий снег с большими проплешинами. Страшная, не передаваемая никакими словами вонь.
Если человек перестает платить за коммуналку, а счета за нее составляют две минимальные пенсии, то ему отрубают канализацию с помощью какого-то устройства. Но если денег нет, то с неба они не упадут. Люди просто начинали пользоваться парашей, выносить ее и выплескивать куда попало. Сами понимаете, во что превратились дворы к началу весны. Рядом с подъездами от вони аж мутило, и к глотке подкатывала тошнота.
К самому дому, где жил Лазарь, я подобрался, только когда совсем стемнело. Его окна я знал, и они не горели. Ни одно.
Хозяина нет на месте? Или же он просто не включает свет?
Крайний раз, когда я тут был, гостеприимный Лазарь встретил меня со спины с пистолетом. Я почему-то никак не хотел повторять этот рискованный эксперимент.
Прикрыв нос шарфом и думая о приятном, я стоял и ждал. Вскоре из подъезда вышел старик. В полутемном дворе, освещаемом только окнами, в своей шапке-боярке и черном пальто он казался посланцем из какого-то другого мира. Из того, где коммунальные послуги стоили копейки, а специально обученные люди не перекрывали неплательщикам стояк, чтобы потом убирать кучи дерьма, скопившиеся во дворе.
– Простите…
Старик дернулся от неожиданности, но я угадал верно. Это был один из тех старых киевлян, которые доживали в этом городе свою жизнь. Новая власть уже не оставляла им места в нем.
– Да?
– Я ищу Лазаря Моисеевича из одиннадцатой квартиры. Не подскажете?..
– Я его уже несколько дней не видел, молодой человек.
– Благодарю вас.
Старик пошел в арку. Куда он идет на ночь глядя? Зачем? Что его держит в этом сошедшем с ума городе?
Я подумал было догнать его и дать денег, но нет. Не возьмет. И я, и он это знаем. Не примет. Не то поколение. Тогда гордость была у людей. Это сейчас за деньги и на колени станут, и раком.
Стрелки часов тускло светили в темноте. Скоро одиннадцать. Нельзя здесь оставаться. Еще неизвестно, когда тут закрывается метро.
Отметив, что надо бы поставить здесь веб-камеру, я пошел в арку вслед за стариком. Она вела в другой двор, дорожка из которого уже выходила на улицу.
Как только я прошел ее, тут-то меня и приняли. Врезали по голове чем-то вроде кастета. В последний момент я отклонился, удар скользнул и пришелся на плечо. Меня поволокли к бусу, стоящему невдалеке.
Но это были не профессионалы, не опера, для которых задержания – их хлеб. Когда они сажали меня в бус, то потеряли контроль над ситуацией. Втроем в дверь буса мы пройти не смогли. А пистолет был у меня спереди, там, где обычно не ищут, снятый с предохранителя и с патроном в патроннике. Может, они думали, что я только прилетел и не обзавелся стволом или еще что. Но как только один недоумок освободил мою левую руку, я рванулся, выхватил пистолет и с ходу открыл огонь.