— В общем, вы же знаете, что из нашего благословенного отечества легально и надолго можно выехать только на лечение. А дольше всего лечат психические заболевания. Вот мы и готовим людей, проводим их через комиссию, ну и… Еще то хорошо, что формально расторгаются родственные связи и семья не остается заложником.
— Понятно.
— Так что при необходимости можете воспользоваться.
— Мутантов тоже берете?
— Конечно. Сейчас только никого нет, а раньше много было.
— Повыбили всех. В провинции сейчас только мы с Тригасом и есть.
— Не только мутантов, вообще очень многих повыбили.
Интеллигенцию главным образом. Да и продолжают потихоньку выбивать — хотя размах уже не тот… Думаете, от чего люди бегут?
— Догадываюсь, — сказал Март. Вдруг его прорвало: — Ладно, я понимаю — бьют нас, надо же на кого-то натравливать народ, надо на кого-то сваливать вину за неурядицы, за бестолковщину, за неурожай, наконец, да и вообще это, наверное, чисто зоологическое — даже мне страшно бывает, что во мне это нелюдское сидит, а я могу представить, каково это знать какому-нибудь башмачнику или лавочнику, но вы мне скажите, зачем уничтожать инженеров, врачей, журналистов, писателей, ученых, сначала учить, а потом пускать под нож, это же все равно, что резать курицу, которая несет золотые яйца…
— Когда яиц становится слишком много, золото обесценивается и хозяин курицы разоряется, — вставил Петцер.
— То есть? — не понял Март.
— Объясни ему ты, Андрис, — сказал Петцер. — Не могу я на эту тему говорить…
— Простейший способ остановить прогресс, — пояснил полицмейстер, — это уничтожить тех, кто его двигает. А останавливать его надо обязательно, потому что развитие общества неизбежно приводит к переменам, затрагивающим и самую верхушку. Вот правительство и принимает меры к обеспечению максимальной стабильности. Вы знакомы, наверное, с доктриной нулевого роста? То, что у нас творится столько лет, — это все ради того, чтобы претворить ее в реальность. Официальная цель этой доктрины: создание гармонии между производством и потреблением. Реальная цель: обеспечение чиновникам высших эшелонов максимально полной кормушки при минимальных их усилиях; общество для них — это машина для удовлетворения их собственных потребностей, машина работает, продукт поступает — и не дай бог, если что-нибудь изменится. Пусть правительство лениво и некомпетентно — оно обладает обостренным инстинктом самосохранения и потому принимает любые меры к поддержанию благоприятного для него положения вещей. Думаю, кстати, что убивать скоро перестанут, этот способ простейший, но лишает свободы маневра. Можно ведь с той же целью и не менее эффективно загрузить всех бумажной работой, а творческой части подсунуть выгодную халтурку — как вам, например. Тем более, что без технического прогресса стране не жить… вы обратили внимание, что технарей лет пять уже как не трогают? Стимулируется развитие так называемого узкого специалиста — это новый исторический тип, выполняющий функции интеллигента, но очень простой в обращении и неприхотливый. Создается — боже мой, уже создана! — массовая культура, которая призвана удовлетворять некоторые простейшие эстетические потребности населения. Наконец, народ просто спаивается, и это выгодно вдвойне, потому что…
— Господа, — попытался перебить его Петцер, — уже полночь.
— …выгодно вдвойне, потому что приносит казне огромный доход — и освобождает ее от необходимости расходов на досуг… втройне, потому что не дает еще человеку размышлять о постороннем, человек из человека разумного превращается в звено производственного процесса, в машинку, каждый вечер заправляемую спиртом… Я ведь говорю даже не о смене строя, я говорю о конкретных носителях власти, потому что эти кресла, вознесенные высоко, удивительно шатки. Они же там готовы обглодать друг друга и держатся только потому, что вцепились и замерли, и не дай бог кому-то оступиться, его тут же спихнут вниз и растопчут, и новый кто-то будет в его кресле через секунду. Даже Канцлер — и тот под богом ходит, сколько глаз на его кресло нацелено… Появляется в мире что-то новое — значит, не нужно что-то старое, значит, того, кто этим старым жил, — на свалку, а кому охота? Давить новое, любое новое, не разбираясь, просто так, на всякий случай, — это уже становится рефлексом, это принцип любого иерархического общества, это первый закон чиновника; и только иногда, когда необходимость их за горло возьмет, им приходится скрепя сердце новое поддерживать и развивать — взять тот же технический прогресс… Ладно, Март, действительно, поздно уже, мы с вами как-нибудь еще побеседуем… В холле отеля сидел Тригас. Увидя Марта и Петцера, он встал и пошел им навстречу.
— Что случилось, Март? — спросил он. — Где ты был?
— Да вот, погуляли с доктором.
— Тьфу, черт, а мне показалось, что тебя увел полицмейстер, — сказал Тригас. — Я уже в управление звонил…
— Ладно, я с вами прощаюсь, — остановился Петцер. — Заглядывайте к нам.
— Спасибо, доктор, обязательно, — поклонился Тригас.
— Спокойной ночи, Леопольд, — сказал Март.
Из дверей ресторана вышли почтмейстер и секретарь мэрии, напряженной походкой прошли через холл и скрылись в коридоре.
— Давай зайдем в бар, — сказал Тригас.
— Не хочется, — стал отказываться Март.
— Ненадолго, — настаивал Тригас. — Надо поговорить, а там всего удобнее.
В баре было душно почти невыносимо и воняло, как из пепельницы. Берта, не говоря ни слова, поставила перед Тригасом его излюбленный дайкири, а перед Мартом — апельсиновый сок.
— Берта, — попросил ее Март, — сварите мне чашечку кофе.
— На ночь? — укоризненно спросила Берта.
— Ничего, — сказал Март. — Как вы выдерживаете такую духоту?
— Кто же вам сказал, что я выдерживаю?.. — проворчала Берта.
— Так что ты хотел мне сказать? — Март повернулся к Тригасу.
— Что у вас там вышло с полицмейстером? Только не говори мне, что вы, так сказать, случайно…
— Совершенно случайно. Я вышел подышать, потом он, мы о чем-то потрепались, чуть ли не о погоде, потом мне стало плохо, как утром, и он отвел меня к Петцеру. Вот и все. А что это тебя так заинтересовало?
— Он тебе фотографии никакие не показывал?
— Нет, а что?
— Видишь ли, у меня сегодня в номере был обыск. Тайно. И я боюсь, как бы мне не понапускали клопов. Я потому так вырядился, что в этой хламиде микрофон не спрячешь… Март почувствовал, что внутри у него все леденеет.
— Знаешь, старик, — сказал он через силу, — я что-то не верю в способности местной полиции на подобные штучки.
— Местной-то и я не верю, — протянул Тригас.
— Кофе, пожалуйста, — подошла Берта.
Март отхлебнул слишком большой глоток и обжег язык.