Прошла сотня вдохов, другая. Пошла третья. Балк все заливался о достоинствах родственника. Я понял, что при первой же встрече с этим карасем добродетельным, ни слова не говоря, вырежу у него печень и сожру ее сырой. Потом Балк понес о важности дел, которые он ведет с Налла- ном Гилярусом, причем, Аххаш, важного ничего не сказал, все общими словами, вокруг да около. Я спрашиваю:
— Его наказали?
— Когда?
— Когда отправили сюда.
— Да, мой друг Малабарка.
— За что?
— Спроси сам.
Патрес Балк, хитрый хряк, умел говорить долго и не сказать ничего. Он так же умел в двух словах показать самую суть дела.
Мы, не торопясь, идем по городу к самому центру. Проконсул хлещет словами не хуже осеннего ливня. Нет времени отвратнее осени — выходить в море... Он перешел к своему роду. Оказывается, по отцу он, сыч то есть, восходит к богу воров и торговцев, а по матери — к царице страны, которой теперь нет, но была очень большой. Один его предок сам был царем в Мунде, другой дважды получал консульство, Аххаш, не знаю, что это такое, но, видно, два раза он был очень важным человеком. Третий, хоть и не пошел дальше звания претора, — кто это, Аххаш? надо думать, поменьше консула? — зато добился введения закона против роскоши, закон так и назвали по его имени — «Таблица Авла Балка». Разумный, мудрый, исполненный умеренности закон, друг мой Малабарка. В обычный день никому не следует тратить более ста денариев, помимо чужеземцев, а в праздник — не более двухсот денариев. Как же иначе? Наше серебро и наше золото утекают в Ожерелье за какие-то бирюльки, женские цацки, благовония, горячительные напитки, чжунские ткани, за притирания, изготовленные, боги знают из чего, и воздействующие на здоровье, боги знают, как... При императоре Гнее Хабе, двадцать лет назад, некие злоречивые сластолюбцы добились отмены закона, но недолго им осталось торжествовать.
— Наверное, очень полезный закон для Империи... — До которого мне нет никакого дела. Как и до всех законов прибрежных червей.
— Да! Знал бы ты, сколь рад я найти мудрость в речениях молодости! Порой истинная добродетель видна в отношении к очень простым вещам... — И опять он заладил про своих предков. — Жаль, прадедушка сплоховал, примкнул к заговору республиканца, сенатора Проба... Очень прискорбно... достойно порицания... Правда, покойный разбил гарбалов в Марроманском лесу... Кроме того, он был великолепным оратором и часто выступал в судах — неизменно к выгоде тех, кого защищал...
«Стоп, — подумал я, — стоп. В отношении к очень простым вещам, говоришь... Спасибо за предупреждение. Чем еще ты меня проверять будешь, сыч поношенный?»
— ...конечно, я помню цензорский эдикт против философов и риторов, принятый в консульство Марка Маркиана и Туллия Эпидия. Я помню его наизусть, как и другие законы наших предков, достойные почитания и уважения: «Дошло до нас, что есть люди, которые завели науку нового рода, к ним в школы собирается юношество, они приняли имя риторов и философов великого Мунда. В их училищах молодые люди бездельничают целыми днями. Предками нашими установлено, чему детей учить и в какие школы ходить; новшества же, творимые вопреки обычаю и нраву предков, представляются неправильными и нежелательными. Поэтому считаем необходимым высказать наше мнение для тех, кто приобвык посещать их. Нам это неугодно». Лишь неблагоразумный человек станет спорить с мудростью прежних поколений. Но в ту пору мы еще не были готовы принять такое знание, не порушив порядок в умах. Позднее разум народа нашего стал более зрелым, и тогда иные, не менее разумные, правители издали эдикт, позволявший кое-что. Здесь видна добродетель, которой обладают мужи, способные видеть удобное время для тех или иных государственных деяний, не спешить излишне, но и не медлить чрезмерно.
Он вглядывался мне в лицо оч-чень внимательно. Думаю, Балк не смог на нем прочитать ничего, кроме моей скрытности. Каких бед он там искал? Что мне до риторов? Что мне, Аххаш, до философов?
— Мы пришли. Взгляни-ка, друг мой Малабарка.
Гляжу. Мне приходилось тут бывать и раньше. Скотину тут продают. Бычий рынок. Вон там — старый, обветшалый храм какого-то их бога, они его почитают под двумя или тремя именами, не разберешь. И под всеми именами он покровительствует торговцам, ворам, путешественникам, гонцам... Тот самый урод, который зачал первого Балка. Это? Нет. Не туда смотрит проконсул. О!
Еще один храм. Точнее, храмик. Совсем маленький и совершенно новый, новее горшка, только что снятого с гончарного круга. Колонны — круглые, простые, безо всяких украшений, как бревна, поставленные торчком, если бы только водились бревна из граненого мрамора. Расставлены по кругу. Странно. Я не видел ни в Лабиях, ни в каком-нибудь другом имперском городе круглых храмов. Здесь любят все квадратное. И крыша... откуда они ее взяли — такую? Простенький конус. Видно: тесали из цельной каменной глыбы, Аххаш, сколько тупого труда! А похожа она на соломенную, будто бы на хижине, а не на храме. Вон бороздки всякие, неровности, специально их не зашлифовали, чтоб издалека казалось — солома и солома... А вокруг роща. Молоденькие дубки, орешник. Я и раньше удивлялся: посреди города — роща... Земля тут стоит ничуть не дешевле, чем в Ожерелье. Особенно в черте городских стен. Вот же чума! Сколько надо было истратить денег, чтобы купить эту землю, снести дома, построить храм и посадить деревья!
Воистину, очень богатый человек проконсул.
Он и сам не прочь рассказать. Точно, по праву высокого рождения Балк, оказывается, состоит аж в трех жреческих коллегиях. В первой он хранит пророчества, в другой — гадательные книги, а в третьей — священные хроники города Мунда. Очень обеспокоен неблагоразумием, охватившим весь народ. Во что превратились боги? В чучел, друг Малабарка. Прочная вера в их силу утрачена. Все верят в судьбу, а значит, в ничто. Все ждут, какого цвета будут внутренности жертвенного животного и как истолкует их гадальщик, но мало кто думает о пользе самой жертвы; а ведь изначальный смысл именно в помощи божества, полученной ценою пожертвованного...
Это я понимал. Да. Здесь слишком сильно верят в самих себя — и напрасно. А в силу тех, кто стоит за порогом, верят слишком мало. И тоже — напрасно. Отвечаю ему:
— Нельзя жить без богов. Не потому, что тяжело. Просто, когда отказываешься от богов, которых выбрал ты, то все равно будешь служить — богам, которые выбрали тебя... Иное невозможно.
А я? Выбрал ли я Его? Он ли меня? Чума! В любом случае я добровольно встал под Его руку...
Патрес Балк стоит, довольный, видно, насколько довольный, уголки губ кверху загнулись, в глазах даже сияние какое-то.
— Именно, мой друг Малабарка, именно! Превосходно сказано! Как будто под сводами Сената. Я давно добиваюсь помощи от императорской казны. Приличия и благоразумне требуют восстановить заброшенные храмы, а их, поверь, слишком много. Полагаю, нам нужно возвысить почитание старинных божеств, витавших над городами и полями сражений в ту давнюю пору, когда народ наш наводил ужас на соседей.