– Да, твой настоящий папа, – улыбнулась тетя. – А та, с кем он обнимался – твоя настоящая мама. Ты ведь знаешь, что мама Калин и папа Ихо только взяли тебя к себе, а настоящие твои родители совсем другие?
– А тогда чего они меня выкинули, если настоящие? – произнес он с истинно детским упрямством. – Настоящие так не делают!
– Просто ты у них еще не родился, – объяснила тетя. – Всему свое время. Сначала они должны пожениться, потом мама вырастит для тебя новое тело у себя в животике. А потом ты родишься, и они будут тебя любить.
– Честно-честно? – переспросил он. – Без косточек и без палочек?
– И без косточек, и без палочек, – рассмеялась тетя. – А пока ты еще не родился, поживешь немного у меня. Идем, я познакомлю тебя со своим сыночком, и вы будете вместе играть.
– Идем! – радостно воскликнул он и ухватил тетю за руку.
Они сделали всего шаг или два – и вдруг очутились в цветущем яблоневом саду, где под деревьями стоял столик, накрытый к чаю, а в траве цвели большие синие цветы, которым он не знал названия. А за бело-розовой пеленой лепестков угадывался дом из тяжелого серого камня, словно принесенного с развалин старой крепости Менаэ-Соланна.
– Вот здесь мы и живем, – тетя в розовом выпустила его руку и присела на плетеный стульчик. – Я, мой сыночек и дядя Дирам. Нравится?
Он кивнул и, запнувшись об имя «Дирам», сообразил, что не задал одного важного вопроса.
– А как тебя зовут, тетя?
Она снова рассмеялась – так весело, словно солнечные лучики вспыхнули прямо у нее на лице:
– Разве ты не узнал меня? Меня зовут Неролин.
– …В общем, ты решился, – прервала Тай излияния Берри. – Переступил.
Вся четверка сидела в общем зале постоялого двора и с аппетитом завтракала отбивными с гречневой кашей. Отменное чутье на места, где вкусно кормят, не подвело Тай и при выборе этого заведения. Вчера Генеральные Штаты завершили свою работу, приняв все должные постановления, поэтому сегодня Нисада была свободна от просиживания юбки в зале заседаний.
– Я сделал это ради Нис, – Берри зачерпнул ложкой каши. – Ради себя не стал бы. Но как представил ее под каким-нибудь, с позволения сказать, муфлоном, которого навяжет ей Зива…
– Мудрая женщина была мать Лореммин, – вздохнула Тай. – Многим полезным вещам меня научила. В том числе правилу, что этически нехорошее при внимательном рассмотрении всегда бывает логически невыгодным. И в твоем случае это правило работает, как хорошо смазанный арбалет.
– Поясни, – бросил Берри с полным ртом.
– А сам еще не понял? – усмехнулась Тай. – Теперь ты – Танберн Истье. Человек, которого никогда не существовало. У которого нет ни дома, ни каких-либо доходов, ни связей в обществе. По большому счету, у тебя хватит знаний, чтобы зарабатывать на жизнь трудом писца или переводчика. Но подтвердить свое дворянство тебе нечем. А без этого никто тебя с Нис не обвенчает. Так что все, на что ты решился, было зря.
Повисло молчание. Берри, опустив глаза в тарелку, делал вид, что пережевывает особо жесткий кусок.
– Я пойду к отцу, – наконец выговорил он. – И сделаю так, что он меня признает. У меня уже есть план.
– Какой еще план? – Тай отставила пустую тарелку и потянулась за поджаристым пирожком с яблоками.
– Ранасьет, – коротко ответил Берри. – Отец знает, что у Ойлунды должен был родиться бастард, но понятия не имеет, что это оказалась девочка. Я приду к нему и назовусь сыном Ойлунды. А ты, Тай, будешь моим свидетелем. И ты, Джарвис, тоже.
– А знаешь, что бывает с самозванцами? – без улыбки бросила Тай. – Не знаю, как у вас, а в Новой Меналии, если верить летописям, ими заряжают крепостное орудие и стреляют в ту сторону, откуда они прибыли.
– Подождите, – вмешался Джарвис. – Эту историю вы мне не рассказывали. Что за Ранасьет?
– История довольно простая, но грязноватая, – вздохнул Берри. – У моей матери была служанка-музыкантша. И когда мне было шесть лет, эта девица каким-то образом влезла в постель к моему отцу. Вскоре мать увидела, что Ойлунда располнела в талии, и выгнала ее без всякой пощады. А дальше пусть расскажет Тай.
– А дальше, – Тай тяжело вздохнула, – Берри стал Ювелиром и по первости проводил много времени среди свиты Элори. В ту пору в ней появилась девушка по имени Ранасьет, очень искусная танцовщица и вообще интересный человек. В конце концов ее и Берри угораздило переплести четыре ноги – сам знаешь, в Замке это просто. Элори прекрасно знал, кто они оба днем, однако высказал свое наблюдение только Ланшену. После чего этот моральный урод тут же кинулся к Берри и радостно сообщил ему, что тот переспал со своей родной сестрой. Но Берри не дурак и ответил, что раз они не росли вместе, то морально он греха не совершил, а поскольку в Замке каждый сам лепит себе новое тело, то не совершил и кровосмешения. В результате Ланшен возненавидел Берри – как же, хотел сделать гадость, и не удалось!
– А мы, – заключил Берри, – таким образом узнали, что Ойлунда прибилась к труппе бродячих артистов из Таканы и родила дочь, которая выросла и стала одной из этой труппы. Думаю, Рана не обидится, что я прикрылся ее именем – ей же всегда было глубоко плевать, кто ее настоящий отец.
– Ей-то, может, и плевать, – хмыкнула Тай. – Но лично тебе я советовала бы сказать всю правду. По одной простой причине: если ты влезешь в свой дом обманом, отец волей-неволей станет твоим противником. А если скажешь правду – союзником. Который, в частности, будет помогать тебе поддерживать легенду о сыне Ойлунды перед всеми прочими, а не искать доказательства в ее опровержение.
– Но как я это сделаю? – Берри отпил из чашки с горячим шоколадным напитком и тут же со свистом втянул воздух, обжегшись. – Отец большой реалист, он верит только в ту магию, которая представляет из себя набор приемов, но уж никак не в чудеса. И о Замке, скорее всего, понятия не имеет. Как я докажу ему, что я – в самом деле Беррел анта Эйеме?
– А тут уж положись на нас, – подала голос Нисада. – Мы с Тай попробуем его подготовить.
Из Идвэла не бегут. Это известно всем. Но далеко не всем известно, что выйти оттуда не удается даже мертвому – его хоронят во дворе крепости, под плитой без имени, и не зовут на похороны родных. Большая удача, если им просто сообщают, тогда хотя бы можно заказать официальное поминовение в храме на девятый день…
Сегодня как раз был девятый, но Сернет анта Эйеме в храм не пошел. Зачем просить счастливого посмертия для сына у бога, который не пожелал дать ему обычной человеческой жизни, позволив в двадцать четыре года переломить ее, как тростинку? Даже погибни он в те же двадцать четыре на какой-нибудь войне, не было бы ощущения такой предательской бессмысленности и пустоты всего сущего…
Тогда, одиннадцать лет назад, Сернет мгновенно понял, что плетью обуха не перешибешь. Все, на что его тогда хватило – сразу же попросить у новой государыни отставки, которую та и дала ему без единого звука. И лишь два с половиной года назад, после того, как вслед за Инельдой кровавая смерть унесла Лайду и всех трех внуков, а сам он еле выкарабкался назад в жизнь, он осмелился подать прошение. Неужели ее величество не сжалится над последним оставшимся в живых отпрыском анта Эйеме, неужели позволит угаснуть роду, по древности равному королевскому?