Не сжалилась. И это окончательно убедило Сернета в том, что его сын слишком много знал, и другой вины на нем нет. Воистину во многом знании много печали…
Его взгляд снова упал на парадный портрет, висящий в простенке меж двух окон. Высокая, худощавая женщина в зеленом, с высокой прической из черных волос, почти таких же, как у королевы – но все же не иссиня-черных, а чуть сероватых, как сажа. И пронзительный взгляд-вспышка, словно просвечивающий тебя насквозь, бесподобно переданный художником. Последняя леди анта Эйеме, никому, ничего и никогда не прощающая Инельда…
Их поженили без любви, просто потому, что это было выгодно родителям, к тому же слишком рано – ей было семнадцать, ему не хватало месяца до девятнадцати. Два замкнутых человека, живущих своим внутренним миром, они всегда существовали, как две параллельные прямые, рядом, но не пересекаясь.
А потом, когда по дому уже бегали за мячом Беррел и Лайда, пришла эта пухленькая девочка с большим, вечно улыбающимся ртом и сказала: «Мне кажется, вас никогда не любила ни одна женщина, кроме матери», – и положила голову на колени. Ему исполнилось двадцать шесть, самый расцвет для мужчины, и трех обязательных раз в декаду на постели, не согретой желанием, казалось слишком мало…
В результате не стало и этих трех раз. Выгнав Ойлу, Инельда не устраивала истерик, не завела любовника в ответ, осталась прекрасной матерью и рачительной хозяйкой дома – но больше никогда не впускала Сернета на свое ложе.
Инель, Инель… Если бы не твоя непримиримость, мы успели бы завести еще троих, а то и четверых – и может быть, хоть один был бы сейчас жив. А теперь нет никого. И тебя, Инель, тоже нет. Никогда бы не подумал, что смогу так тосковать по твоей ослепительной и беспощадной верности. Но Поветрие – любовник, которому не смогла отказать даже ты, Инельда…
Сернет перевел взгляд на свои руки, на которых, как и на лице, все еще резко выделялись бурые пятна. У пожилых они не сходят долго – пять, семь лет… Возможно, он просто не доживет до того дня, когда они окончательно поблекнут. Ему только пятьдесят пять, он еще крепок, но теперь, с известием о смерти Беррела, угасла последняя надежда, и жить сделалось абсолютно незачем…
Хлопнула дверь, впуская слугу, поклонившегося по всей форме – то, что вколотила Инель, не выбьешь уже ничем.
– Мой лорд, к вам молодая княгиня Лорш со свитой. Просить?
– Лорш? – воспаленная память сразу же выдала мужское лицо, обрамленное вьющимися каштановыми волосами, на котором обычная приподнятость сменяется неприкрытой яростью, когда Зивакут холодно бросает: «Извольте удалиться в свои владения и без особого соизволения не показываться мне на глаза!» Князь Юга, изгнанный за одно неосторожное слово. А это, получается, его жена… или нет, слуга сказал «молодая» – значит, невестка или даже дочь?
– Проси, – решительно произнес Сернет. Зачем бы ни явилась эта женщина, она – его товарищ по несчастью.
Сначала Тай, которую очень злило то, что Нисада все же уговорила Берри, попыталась оставить неуемную княжну дома. Но та быстро нашла неотразимый довод: «Если вы до сих пор никто и звать непонятно как, то у меня, вот, уже бумага с печатью! Так что это не я с вами поеду, а вы – с княгиней Лорш!»
Внутри особняк анта Эйеме оказался еще более запущенным, чем снаружи. Судя по всему, слуг Поветрие щадило не больше, чем хозяев, а старому лорду после смерти жены и дочери стало все равно, и он не стремился нанять новых.
Он ждал их в большой гостиной, стоя у окна, полуприкрытого бархатной портьерой – немолодой мужчина с обильной сединой в волосах и короткой бороде, раздавшийся с годами, но выглядящий отнюдь не толстым, а просто большим, мощным, как матерый лось или зубр. Вот только взгляд его словно зарос такой же пылью и паутиной, как углы в этом доме – взгляд человека, давно смирившегося и отчаявшегося, живущего по инерции. Тай, хорошо помнившая тот образ, который предстал перед ней в Замке три года назад, не смогла не отметить, что Берри очень похож на отца…
Был похож. Теперь в том человеке, что стоял у окна, и том, что с неприкрытым волнением переминался с ноги на ногу у нее за спиной, не было ни капли общей крови.
Неожиданно сквозь пыль и паутину во взгляде старого анта Эйеме словно пробился огонек. Он с любопытством разглядывал странную компанию, явившуюся к нему в дом. Интересная, однако, свита у молодой княгини – долгоживущий и меналийка старой крови…
– Здравствуйте, лорд Эйеме, – по неистребимой южной привычке Нисада и здесь опустила притязание. – Я Нисада, старшая дочь князя Лорша. Конечно, вы не можете меня знать, но я могу предъявить вам…
– Не трудитесь, – по лицу анта Эйеме скользнула слабая тень улыбки. – Я прекрасно помню вашего отца. Ваша родословная у вас на лице, барышня. Чем обязан столь необычному визиту?
– Лорд Эйеме, – Нисада посмотрела прямо в глаза отцу Берри, – мы пришли, чтобы рассказать вам кое-что новое об участи вашего сына.
– Садитесь же, – спохватился Сернет, мысленно упрекнув себя за то, что уже забыл, как принимать гостей. – На диван, в кресла… Может быть, вина?
– О нет! – затрясла головой Нис, которую после позавчерашнего начало мутить от одного слова «вино».
– Так что вы хотели рассказать мне о Берреле? – спросил Сернет, когда загадочная четверка расселась. – В общем, я уже и сам подозревал, что ему… помогли умереть. Мне говорили, что он был плох, последний месяц почти не вставал с постели, и его смерть обнаружили только тогда, когда остались нетронутыми пять порций еды. Но мне кажется…
– Лорд Эйеме, – перебила его Нисада, – хотели бы вы, чтобы Берри оказался жив?
Сернет горько усмехнулся.
– Милая барышня, вы задаете странные вопросы. Увы, мое хотение не способно ничего изменить. Чудес не бывает. А если вы намекаете, что ему каким-то образом удалось оказаться на свободе, то я вам не верю. Зачем тогда сообщать мне о его смерти? Служить поминовение по живому – страшный грех.
– Однако вы не служили его и по мертвому. Я права? – неожиданно произнесла по-меналийски другая женщина, спутница княгини, едва долгоживущий перевел для нее слова старого лорда. – И между прочим, правильно сделали. Ибо ваш сын в самом деле жив… – женщина на миг замялась. – По крайней мере, отчасти. То есть тело, плоть от плоти вашей, нашло свой конец… насколько я могу судить, от апоплексического удара. Но разум, душа, память, в общем, вся нематериальная составляющая – они здесь, вот в этом молодом человеке, который боится поднять на вас глаза. Если вы зададите ему какой-нибудь вопрос, на который не мог бы ответить никто, кроме вашего сына, то убедитесь в этом.
Плечи анта Эйеме дрогнули. Он непонимающе устремил взор сначала на Тай, затем на Берри.
– Не знаю, кто вы такая, госпожа, и как вас зовут, и тем более не знаю, как такое может быть… – начал он на ее родном языке.
– Зовут меня Тайбэллин, а здесь, в Вайлэзии, переделали в Альманду, – усмехнулась та. – Как хотите, так и зовите, все равно один и тот же орех. Кто я такая, сейчас значения не имеет, кроме того, что я давний и хороший друг вашего сына. А как это могло быть, я вам подробно объясню, но лишь тогда, когда вы убедитесь, что это и вправду есть. Задайте свои вопросы, лорд Эйеме.