Мудрец сделал еще пару глотков и внимательно посмотрел в окно. Джарвис проследил направление его взгляда и увидел, что на востоке, за башнями дворца Сурры, тьма приобрела слабый синеватый оттенок. Будто забеспокоившись, что солнце вот-вот выкатится из своего укрытия – хотя до рассвета оставался еще по крайней мере час – Анхорайни поднял чашу и опустошил ее залпом.
Джарвис поморщился. Учение, исповедуемое руми, запрещало им употреблять что-либо крепче местного слабого пива, «пока зеленую нить можно отличить от серой». А это значило, что через час, с восходом солнца, Анхорайни с сокрушенным видом произнесет «воля неба превыше воли земли» и побредет домой отсыпаться. Продолжить же мудрую беседу следующей ночью означало потерять деньги, уплаченные за проезд на «Черном лебеде», который отплывал сегодня днем, и вдобавок проторчать в Афраре лишних двенадцать или пятнадцать дней – корабли к Драконьим островам ходили не так уж часто, ибо родина Джарвиса давно уже не вела интенсивной торговли на алмьярско-герийском направлении. А деньги, вырученные от продажи Зеркала, имело смысл поберечь на то, чтобы заказать кому-нибудь из меналийских оружейников точную копию меча Индессы – иначе отец оторвет ему голову за утрату одной из священных реликвий долгоживущих…
Словно подслушав невеселые размышления принца, достойнейший Анхорайни хитро усмехнулся:
– Впрочем, из всех противоречивых описаний Замка складывается единая картина: происходящее там – нечто вроде карнавала, где настоящее лицо прячется за придуманной маской, то, каков человек на самом деле – за тем, каким он хотел бы быть… Каждому, попавшему в Замок, дано создавать эту маску простым усилием воли. Но даже одну и ту же личину не позволено носить слишком долго – Замок с легкостью меняет обличье и требует того же от своих гостей. Недаром его так и зовут – Замок Тысячи Лиц. И за переменой масок настоящее лицо и вовсе исчезает… – Анхорайни, не дожидаясь принца, плеснул себе еще вина, и Джарвис поразился: сколько же влезает в этого деда? Но невзирая на выпитое, взгляд мудреца оставался ясным и проницательным, а речь – связной и отчетливой.
– В странах Порядка принято считать, что в Замок Тысячи Лиц приходят за развратом – но на деле все сложнее… Как правило, туда попадают люди, которым не хватает праздника в обыденной жизни, для кого мечты и сны гораздо важнее, чем дневной вещественный мир. Герийский философ Кунар-эд-Видар в трактате «О природе снов», закончить который помешала его таинственная смерть, писал: «Но земному телу нет дороги в Замок. Лишь спящая душа проникает сюда, облекаясь здесь новой плотью и новым обликом, которые творит по своей или чужой воле. Поэтому-то достичь места сего может лишь человек с богатым воображением и безумной фантазией! Все, что можно представить себе, будет к твоим услугам – кушанья и напитки, наряды и танцы, радость же любви тела превосходит все мыслимое, ибо здесь нет боли. Но даже из тех, кто легко проникает сюда, лишь немногие могут вспомнить днем, что происходило с ними в стенах Замка.» Превосходное описание, однако почтенный эд-Видар, к сожалению, так и не сумел понять главного – в Замок действительно попадают лишь спящие души. Надеюсь, благородный оль-Меналиэй, вам ведомо древнее изречение вашего народа – «Сон разума творит чудовищ»? А теперь попытайтесь представить, каких невероятных чудищ способен породить сон человеческой души!
Окончив свой монолог, Анхорайни опрокинул в себя последнюю чашу вина и решительно встал – небо над башнями Сурры уже заметно посветлело. Но сделав всего пару шагов, он споткнулся и едва не рухнул на пол, лишь в последний момент уцепившись за край стола.
– Воистину права была великая Кирана даль-Хейви, когда сказала: «Глупца вино бьет по голове, мудрого же – по ногам», – произнес он сокрушенно. – Не будет ли благородный оль-Меналиэй столь любезен, чтобы помочь старому руми добраться до дому?
– Конечно-конечно! – вскочил Джарвис. – Вот моя рука, достойнейший Анхорайни, обопритесь на нее. Держитесь? Вот и отлично, идемте… Только осторожнее – здесь порог…
Когда Джарвис с огромным трудом, несколько раз подняв Анхорайни из уличной грязи, дотащил-таки старого пьяницу до его дома в двух переулках от гавани, солнце совсем поднялось. У ворот их уже ожидал слуга, смотрящий на хозяина с привычной, почти ласковой укоризной. Он принял мудреца из рук Джарвиса и уверенно – видимо, эта процедура была давно отработана – потащил к дому. Но на крыльце Анхорайни вдруг вырвался, обернулся и отчетливо произнес:
– Да, благородный оль-Меналиэй! Доселе я не слыхал ни о ком, кто попал бы в Замок Тысячи Лиц во плоти и против своего желания! Сие само по себе весьма удивительно и заставляет задуматься. Но я скажу больше: это посещение Замка в чем-то определило всю вашу дальнейшую судьбу. Не знаю, отчего я столь в этом уверен, но оно ни в коем случае не будет последним, как бы плохо вы ни относились к этому месту… – мистик хотел сказать еще что-то, но потом махнул рукой и сдался на милость слуги, который невозмутимо увлек хозяина в дом.
– …я бы мог вас испепелить, превратить в прах, но я не стану тратить на вас магическую энергию – вы сего недостойны. Я поступлю проще – я сдам вас в участок. А потом вас там публично выпорют, как бродяг, и отправят в Сибирь, убирать снег!
– Как, весь?
– Весь. Снега там много…
(«Формула любви»)
– В принципе мне давно уже ясно, как все произошло. Ты попыталась увести его тем же способом, что и привела, но поняла, что ничего не выйдет – и тогда сказала ему про жезл.
– Мой лорд, я знать ничего не знаю ни про какой жезл! – Ломенархик, забывшись, рванулась к Элори Вил’айэну и тут же придушенно захрипела.
Ах, до чего же он был привлекателен даже в своем гневе! Глаза как звезды, длинные и густые черные волосы уложены в традиционную прическу – зачесаны наверх, собраны на макушке и оттуда падают на спину роскошным каскадом; темно-синяя куртка, расшитая тусклым металлом, выгодно оттеняет матовую смуглость кожи. Лицо открыто, хотя разрез глаз явно стилизован (а если приглядеться, и не только он). Актер «новой оперы» в роли Юного Любовника – или знатный молодой человек, дерзко одевшийся в похожем стиле…
Когда Элори возник в центре пентаграммы, начертанной прославленной в Афраре чародейкой Ломенной даль-Лаумари, дыхание перехватило не у нее одной – у всех, кто присутствовал на том блестящем сеансе вызывания духов. Но торжеству Ломенны, сначала даже не узнавшей своего господина (до сих пор ей ни разу не доводилось видеть его в алмьярском облике), не суждено было длиться дольше мгновения. Вместо того, чтобы предсказывать судьбу потрясенным клиентам прорицательницы, прекрасный демон протянул руку за пределы магической границы, будто так и надо, схватил чародейку за пояс-шарф и втянул в пентаграмму. В следующий миг оба они исчезли в яркой вспышке, по крайней мере на полгода обеспечив пересудами афрарский высший свет.